Слова Томаса звучали так, словно он до сих пор не мог в это поверить.
– Тогда я чуть не лопнул от зависти. Говорю совершенно честно. Но кого это интересовало? – безрадостно рассмеялся он. – Конечно, он недолго восхищался ее необычными штуками, и вскоре все вернулось на круги своя. Мы это забросили, а вот Мария – нет. Она это превратила в нечто! В отличие от нас.
Ванде было тяжело это слышать. Она еще никогда не видела отца таким. Она не решалась обернуться, опасаясь, что Томас перестанет говорить. В то же время при упоминании имени Марии ее охватило нехорошее чувство. «Если бы только знать, что все наши волнения напрасны», – промелькнула в ее голове мысль.
– А потом, когда ушел Себастиан, мне и Михелю пришлось делать работу за троих. И тогда меня тоже никто не спрашивал, что я чувствую. А я уходил от печи, проработав четырнадцать часов подряд! После несчастного случая с Михелем я остался один, но заказы нужно было выполнять, иначе не заработаешь на хлеб. За все эти годы я понял лишь одно: самое лучшее, когда не думаешь и не слышишь, а просто делаешь, что должен делать.
Он поднялся с табурета, подошел к Ванде, стоящей у окна, и тоже посмотрел наружу. Внезапно у девушки появилось ощущение, что они близки не только телесно.
– А потом ты приходишь сюда и задаешь мне такие вопросы! – тихо произнес он.
– Времена меняются. И можешь верить или не верить, но иногда к лучшему, – хрипло проворчала под нос Ванда.
– Это было… хорошее чувство, – так тихо произнес Томас, что Ванде показалось, что эти слова ей почудились. Ее сердце неистово забилось. «Дальше. Пожалуйста, говори дальше».
– Я уже почти позабыл, каким тягучим может быть стекло. Но сегодня… я снова ощутил: у стекла нет границ, они есть только у нас, стеклодувов, – смущенно рассмеялся он. – Что за ерунду я тут болтаю!
– Нет! – воскликнула Ванда. Она обернулась к нему и рассказала о своих страхах, что стекло может лопнуть от раздутия.
Улыбка отца была почти нежной.
– В этом и состоит искусство: знать, когда остановиться.
Он неловко погладил Ванду по руке и вышел из мастерской.
Глава двадцать четвертая
– Твоей матери она тоже ничего не писала, – сказала племяннице Йоханна, как только они вышли из почтамта.
Она покачала головой.
– Я ее просто не понимаю! Я уж не говорю, что вот уже много месяцев жду от нее новых проектов, но она ведь должна понимать, что мы волнуемся за нее. Это так похоже на Марию!
Йоханна резко остановилась.
– А Франко, мне кажется, ничуть не лучше! Это просто недопустимое поведение! Что такое, ты меня вообще не слушаешь? – Она на ходу дернула Ванду за рукав.
– Что ты сказала? – испуганно вздрогнула Ванда. Она попыталась сморгнуть навернувшиеся на глаза слезы.
– Ты только посмотри на себя! – нахмурившись, воскликнула Йоханна. – К чему тут реветь?
Движение, которым она схватила Ванду за плечо, придало ее словам резкости.
Теперь Ванда действительно разрыдалась.
– Как она могла так со мной поступить? Мама такая подлая!
Она с такой осторожностью подбирала слова, пытаясь донести до матери, что она подумывает остаться в Лауше насовсем! Она ночами раздумывала над каждой формулировкой, но на том конце ничего не было слышно, кроме помех на линии и молчания Рут. Она рассчитывала на все, что угодно, только не на это. Ванда еще никогда не слышала, чтобы мать так запиналась и лепетала, но после нескольких минут она снова овладела собой. И тут уж не помогли никакие просьбы и мольбы. Рут была непреклонна: Ванда могла задержаться еще на четыре недели, но потом тут же вернуться в Нью-Йорк. В конце концов, Ванда ведь не может вечно сидеть на шее у Йоханны!
Ванда слегка отвернулась от Йоханны, которая стояла рядом, и, понизив голос, заявила, что Томас Хаймер не против, если она переедет к нему. Рут холодно ответила, что этого никогда не будет, а если Ванда действительно хочет переехать в Тюрингию, против чего Рут категорически возражает, то нужно хотя бы подыскать соответствующее жилье. И сделать это, находясь в Нью-Йорке. Спокойно, обстоятельно, в присутствии Ванды.
«Может, это был всего лишь дешевой трюк, чтобы заманить меня домой, – подумала Ванда. – Вероятно, мать считает, что если я окажусь снова в Нью-Йорке, то моя эйфория от Лауши развеется, как дым в камине? Но тут она ошибается. Разумеется, раньше я металась из крайности в крайность, но в этот раз меня никто и ничто не собьет с пути истинного!» – эта мысль немного утешала Ванду.
– Именно сейчас, когда дела так хорошо идут, – сказала она, шмыгнув носом.
Ванде пришлось тут же отступить в сторону, чтобы не попасть под повозку.
– Если ты попадешь под колеса, эти хорошие дела пойдут прахом, – ответила Йоханна, а потом, ничего не спрашивая, потащила Ванду в ближайшую кофейню. Она заказала им по чашке кофе и куску орехового торта и после этого обратилась ко все еще расстроенной племяннице: – Ну, улыбнись, как прежде! Если я правильно поняла, то мать все же не категорически против, чтобы ты осталась жить в Тюрингии. Но такой шаг нужно тщательно спланировать, тут я полностью поддерживаю Рут. Как быть с Гарольдом, которого твоя мать называет женихом? Разве у него нет права узнать, что ты хочешь начать собственную жизнь? – В голосе Йоханны явственно слышался упрек.
– Гарольд! – презрительно бросила Ванда. – Наши отношения никогда не были официальными, эта помолвка была объявлена скорее в шутку. Я от него получила целых два письма с тех пор, как милостивый господин стал директором банка! Я при этом сначала писала ему каждую неделю! С глаз долой, из сердца вон – так говорят в Германии, да? – вздохнула она. – Но одно ты очень точно сформулировала: я действительно хочу начать свою жизнь! Я не обязана давать отчет перед Гарольдом, и матери не стоит фантазировать, что меня из-за него будут мучить угрызения совести.
Йоханна как раз набрала в легкие воздуха, чтобы ответить, но потом, заметив приближающегося официанта, промолчала. Долетел запах только что поджаренных кофейных зерен, и после первого глотка Ванда заметила, что Йоханна была права, заявляя, что кофе – это эликсир жизни. Девушка почувствовала себя уже немного лучше…
Йоханна посмотрела на кусок орехового торта.
– Еще раз вернусь к этой теме… Официально помолвлены или неофициально, я считаю, ты должна ясно и четко сказать ему, как обстоят дела. Или ты хочешь поступить так же, как Мария с Магнусом?
«Нет, такого я не хочу», – про себя призналась Мария. Молчаливые страдания Магнуса, его взгляд, по которому можно было сказать, что он все еще ничего не понимает, как любовь всей его жизни могла исчезнуть просто так. Эта картина совершенно не нравилась Ванде. Она не считала, что Гарольд будет страдать! Казалось, он уже сейчас смирился с ее потерей. И все же со своей стороны Ванда хотела подвести под этими отношениями черту. Но это ведь не требовало ее непременного возвращения в Америку, разве нет?
