Еще можно было понять, что Франко закатился с друзьями в какой-то бар и обмывал рождение дочери, но чтобы и его матери не было дома… Возможно, Мария страшно устала после родов, но ведь ее свекровь должна находиться поблизости, разве нет? Если бы Ванда сейчас могла рассказать об этом Йоханне! К возмущению Ванды примешалось глухое, недоброе чувство, но девушка была слишком взволнована, чтобы его осознать.
Дойдя до перекрестка, она остановилась, чтобы сориентироваться. Ванда больше не любовалась искусными строениями и красотами города. Она решила идти в сторону гавани, где, по ее предположению, находились все гостиницы города.
С каждым шагом ее чемоданы становились все тяжелее и она злилась на себя, что не догадалась оставить чемодан с подарками для Марии в палаццо, сейчас бы не пришлось тащить его с собой.
Ванда решила, что завтра возьмет экипаж от гостиницы до палаццо.
Глава двадцать девятая
Солнце висит низко и светит сквозь деревья. Они отбрасывают длинные тени, как пальцы, которые хотят схватить и…
Отпустите меня!
Мария пригибается под ветками. Прочь из темноты! Но тени быстрее, чем она, и скользят именно туда, куда ступает ее нога, шаг за шагом. Они уже здесь, от них не скрыться…
Игра, в которую играли близнецы Йоханны. Картинки всплывают в ее памяти… Круги, нарисованные мелом на булыжной мостовой, кружащиеся юбки, детские песни… Раз, два – оп! Тени подбирают слова, прежде чем она успевает их вспомнить.
– Мария, раздевайся наконец! Солнечные ванны нужно принимать голой.
Шерлейн, как всегда, недовольна тем, что Мария не придерживается в точности правил Монте-Верита. Руки начинают стягивать с нее платье, ткань прилипает к лицу, Мария хватает ртом воздух и не может вдохнуть. Так узко. Так узко, что она боится, но…
– Не раздевайте, нет!.. Мужчина с длинной бородой! Он хочет забрать меня… – Мысли расплываются, как чернила на мокрой бумаге. Что за мужчина?
– Piano, Мария! Никто не хочет тебя раздеть.
Чья-то рука снова прижимает ее к постели.
– Позволь мне положить полотенце тебе на лоб. Нам нужно сбить жар.
Мария подхватилась, мокрая от пота.
– Жар…
Какое-то мгновение она не узнавала женщину, которая намочила белое полотенце в фарфоровой миске и отжала. А потом память постепенно стала возвращаться: роды, адские муки и в какой-то миг благостная пустота, никаких чувств, никакой боли…
Мужчина с длинной бородой… Он снова здесь, он прячется в лесу среди зеленых и синих теней, и… Он подзывает ее, она его отчетливо видит…
Она что-то припоминала. Нечто важное, отчего она даже хотела подскочить на ноги, чтобы лучше думать. Она всеми силами пыталась превозмочь головокружение, которое тут же накатило на нее. Ясные моменты стали редкостью, она должна была использовать каждый.
– Мой ребенок. Где мой ребенок?
Как она могла позабыть о дочери? Она ведь должна позаботиться о малышке. О Сильвии.
Успокаивающие слова долетели до ее ушей, будто через слой ваты, отчего нарастающая паника сразу пропала.
С ребенком… все… хорошо… хорошо…
Глаза Марии закрылись сами собой, как она ни старалась противиться этому.
Сильвия и Мария. Короткое имя. А больше ее ребенку и не нужно. Хорошее имя. Сильвия Штайнманн… Головокружение усилилось, голова отяжелела…
Под закрытыми веками появились какие-то проблески, словно капли росы после весеннего дождя. Но это не капельки воды, а отшлифованные стеклянные призмы, которые улавливали солнечный свет и превращали его в разноцветную радугу.
Горги у постели Марии. Она держит перед ее лицом стеклянные бусы.
– Видишь, тени ушли! – Она смеется, ее кожа блестит всеми цветами радуги.
– Теперь мы можем развлечься… – Она помахивает бусами, призмы плавятся, соединяясь друг с другом, становятся все округлее и округлее, превращаются в шары.
– Это стеклянный рай… – пробормотала Мария.
* * *
– Поверьте мне, синьора Майлз, это самое плохое время для визита к вашей тетке! Роды были необычайно тяжелыми для нее, это связано с тем, что ребенок лежал неправильно. Нужны были… определенные мероприятия, чтобы спасти жизнь и матери, и ребенка.
Какие мероприятия? Ванда озабоченно нахмурилась. Она не могла ничего понять, но все звучало ужасно. Или графиня просто по ошибке упомянула неправильное слово, говоря на ломаном английском?
– А как обстоят дела у матери и ребенка сейчас? – спросила девушка скрепя сердце. Почему графиня выдавливает слова в час по чайной ложке? Как она могла так спокойно сидеть в кресле «Эмпайр», когда Ванда все еще не знала, как зовут дочку Марии?
Патриция пожала плечами, сделав ничего не значащий жест.
– Доктор был сегодня утром, осмотрел Марию и ребенка. С малышкой все хорошо, о ней заботится кормилица. Слава богу, что всего в нескольких домах от нас нашлась женщина, которая согласилась кормить вместе со своим ребенком и Сильвию.
Сильвия. Значит, так зовут дочку Марии.
– А что с Марией? – настаивала Ванда.
Патриция тяжело вздохнула.
– У нее инфекция и высокая температура. Она бредит во сне, похоже, ее мучают галлюцинации. При этом врач говорит, что сейчас самое важное – абсолютный покой.
– Жар в послеродовой период? Но это может быть смертельно опасно, разве нет? – Каждое слово отдавалось болью в сердце Ванды. Сколько раз после посещений больницы для бедняков в Нью-Йорке мать рассказывала ей о женщинах, которые рожали детей в ужасных санитарных условиях и вскоре умирали от родовой горячки!
У Ванды по спине побежали мурашки.
– Мне нужно непременно увидеть ее, хоть ненадолго!
Холодные пальцы Патриции легли на руку Ванды.
– Поверьте мне, для Марии делается все, что необходимо. Сейчас мы не должны ее волновать излишними визитами. Врач прописал покой, иначе…
Ванда убрала руку. Она редко чувствовала такое неприятное прикосновение. Иначе что?
Графиня молча встала. Все ее поведение говорило о том, что она хочет закончить разговор. Ни слова о том, когда Ванде прийти в следующий раз. И никакого приглашения пожить в палаццо, пока Мария не поправится.
Что же теперь? Ванда сама себе показалась актрисой в плохой пьесе. Абсурдность ситуации пугала ее: она приехала из Германии и теперь не может пробиться дальше этой ужасно декорированной комнаты для посетителей. Теперь свекровь Марии норовила отделаться от нее с помощью нелепых отговорок. Франко уехал по срочным делам, больше графиня ничего не сказала об отсутствии сына.
