С этими словами она встала, подняла с полу папирус, положила его на столик и вернулась на свое место.
– Если ничего не понимаешь, лучше бы помалкивала! – раздраженно бросил Лукан, садясь рядом с ней в кресло. – Есть вселенский Логос, творец всего, правящий миром. Мудрец должен следовать этому Логосу во что бы то ни стало, в этом и состоит достоинство жизни. Так гласит учение стоиков, которое исповедую я, в котором меня воспитали Корнут и мой дядя. Мудрецу ничто не может повредить, даже смерть. Он следует Логосу, даже если кругом царит хаос. Я хочу это показать. Герой у меня – Катон, «воин призрачных прав и напрасный страж закона», высший нравственный судья дел, вершимых Цезарем и Помпеем. Катон обречен на гибель, но у него есть последователь – Брут, который сразит тирана Цезаря. Потом будет Август, который, что ни говори, намного лучше. Ну а настоящее «утро» после «ночи Рима», возможно, просто еще не наступило, и не пришел еще тот правитель-мудрец, который всецело постигнет закон разума. Да, в начале я хотел, чтобы это был Нерон, и верил, что это будет он, но, похоже, я ошибался: время еще не пришло. Слишком малый срок отделяет меня от описываемых мною событий. Если бы Вергилий писал «Энеиду» при царе Нумиторе или при его злокозненном брате Амулии, его бы тоже не поняли. Троя пала, скитается какой-то беглец Эней… Кстати, про Брута я говорю уже во второй книге, а ты ее слышала, и, стало быть, не поняла совсем. Да вообще, о чем я? О боги, с кем я спорю? С бестолковой девчонкой, недавно оставившей кукол…
Полла обиженно шмыгнула носом, потрепала мужа по волосам, взъерошив их, и снисходительно улыбнулась:
– Сам-то ты больно взрослый! Вы, мужчины, смотрите на нас свысока, а сами входите в разум намного позднее. Это и бабушка всегда повторяет, и няня. Тебе по возрасту еще десять лет называться подростком
[101]. Вон и глаз подбит – как у мальчишки! Катон небось не ходил по Городу с подбитым глазом… Так что мы на равных. А вообще, я слышала, что мудрецы не допускают гнев в свою душу. Дед так говорил. А ты говоришь о своих философских убеждениях, а сам раздражаешься.
Лукан на мгновение застыл с возмущением на лице, но потом вдруг рассмеялся и продолжал уже мирно:
– Ваша женская философия жизни меня не особо волнует, но насчет раздражительности ты права. Я и сам не считаю ее своим достоинством, просто она пока что сильнее меня. Однако если уж ты заговорила о Катоне, то да будет тебе известно, что он незадолго до смерти разбил руку, ударив раба. Из-за этого он даже не смог верно нанести удар, когда направил кинжал себе в сердце. Что это было, если не гнев? Но я не скрываю, что до Катона мне далеко во всех отношениях. Я бы и хотел быть похожим на него, но не получается…
Он немного помолчал, как будто пытаясь внутренне смириться со своим несовершенством, но потом вскинул бровь и произнес задорно:
– Зато ему, как пишут, ученье давалось туго, а мне всегда было легко учиться!
– Как ты все умеешь повернуть в свою пользу! – насмешливо отозвалась Полла.
Лукан невозмутимо пожал плечами:
– Нет, я просто говорю что есть. Кому-то боги дают одно, кому-то другое. Одному – выдающуюся телесную силу, другому – непреклонный характер, третьему быстрый ум и поэтическое дарование.
– А четвертому желание понять, – продолжала Полла уже серьезно, возвращаясь к оставленной теме. – Вот объясни мне, почему в твоей поэме не участвуют боги? Мне кажется, что присутствие богов рассеяло бы мрак. Как-то всегда спокойнее, когда знаешь, что Юпитер печется о судьбах героев… Твой Логос… он какой-то безучастный.
– А ты так уверена, что Юпитер и правда печется о них? – Лукан взглянул на нее испытующе. – Так, как мы привыкли это читать в мифах? Видишь ли… Мы все бьемся в силках наших обрядов и суеверий, не имея никакого понятия о божестве…
– Ты говоришь как безбожник! – испуганно воскликнула Полла, отшатываясь от него. И с надеждой добавила:
– Но ведь и ты сам не пренебрегаешь обрядами!
– Не пренебрегаю. Но скорее по привычке. Хотя я не безбожник, не бойся. Я не отрицаю божество, я отрицаю лишь наши представления о нем. Наша обыденная вера слишком срослась, с одной стороны, с суеверным почитанием каких-то источников, камней, духов места, а с другой – с поэтическим вымыслом. Положа руку на сердце, скажи, являлась ли тебе когда-нибудь Минерва, как Одиссею? Вот я признаюсь: мне никогда никто не являлся. Я видел сны, которые потом сбывались, у меня бывали вещие предчувствия, но чтобы я видел перед собой бога, как вижу тебя, – не было такого!
– А музы тебе тоже не являлись? Ведь ты сам говоришь, что твоя муза – Каллиопа…
– Говорю. Но я понимаю музу аллегорически. Возможно, она и беседует со мной. Иногда, когда у меня рождаются стихи, мне кажется, что эта мелодия и эти сочетания слов уже существовали где-то до меня и что я просто нашел их или что кто-то подсказал мне, где они таятся. Это не значит, что я кому-то подражаю. Я уверен, что таких созвучий никто из смертных до меня не придумал. Это отголосок божественного мира. Его-то я и зову музой. Но никаких прекрасных женщин я перед собой не видел. Так почему же я должен врать в своей поэме про какой-то якобы состоявшийся совет богов под председательством Юпитера, списанный наполовину с заседания сената в Юлиевой курии, наполовину с веселого пира на Палатине в Сатурналии? Откуда мне знать, посылал ли он Палладу к Помпею или Меркурия к Цезарю? Зачем все это? Наших богов можно понимать лишь иносказательно – как, например, это делает Корнут в своем сочинении по мифологии. Но истинное божество нам, к сожалению, недоступно… Знаешь, занятный народ – иудеи, и любопытна их вера. Они верят в одного бога, который правит вселенной, как творец или наш стоический Логос. Нерон очень заинтересовался их учением. А Сабина, та, кажется, уже вполне сознательно следует их вере…
– Выходит, Сабина у нас ближе всех к истине? Что-то непохоже!
– Я не считаю, что Сабина ближе к истине. Она вообще не задумывается о таких глубинах. Но я допускаю, что истина каким-то образом пожелала воздействовать и через нее. Ведь на Нерона она имеет огромное влияние. Дядя говорит, что бог приходит к людям и даже входит в людей – иногда неведомыми нам путями. Как знать? Может быть, Нерон когда-нибудь хоть через это придет к пониманию закономерностей вселенной…
– А почему же твой дядя сам не смог привести его к этому пониманию, как тебя?
– Не знаю. Думаю, что каждый перенимает у своего наставника только то, что сам хочет воспринять.
Полла немного помолчала, потом спросила с тревогой:
– А то, что ты написал про вырубку Цезарем священного леса, – это не против Нерона? Тут все кругом с ужасом твердят, что он купался в Марциевом водоеме у самого источника.
– Ну, и какое сходство? У меня Цезарь и лес, а тут Нерон и водоем.
– Но и там и тут кощунство.
– Нет, именно про Нерона я и не вспоминал, когда писал. Я весь этот эпизод задумал еще до того, как он это сделал. Хотя, если проявилось сходство моего Цезаря с ним, я не так уж виноват. С Цезарем я знаком не был. С кого же мне его списывать, как не с его потомка? Но видишь как, Цезарю вырубка этого леса не помешала побеждать. Так, может, и почитание его было суеверием? Точно так же и с источником. Это ли самое главное? Другое дело, что тем самым оба оскорбили чувства людей.
