В начале нового года – это был год консульства Меммия Регула и Вергиния Руфа
[116] – Поппея родила Нерону дочь. Радости принцепса не было границ, не было предела и выражению лести со стороны подданных. И новорожденная, и мать – обе сразу получили титул августы. Рожать Поппея уехала в Анций, где родился и сам Нерон и где теперь находилась его роскошнейшая вилла. Туда для поздравлений отправилось большое сенатское посольство. Было решено поместить в храме Юпитера Капитолийского золотые изваяния Фортун матери и дочери, отдельно воздвигнуть храм Плодовитости, а также устроить игры в Анции, в Бовиллах и в самом Риме. Новые Римские игры, названные Великими, предполагалось повторять каждые пять лет. На них Нерон впервые решился публично выступить в колесничных ристаниях, на них же, как всегда, ожидалось участие людей знатных и родовитых.
Уклониться от этого зрелища было нельзя, поэтому Полла вынуждена была вместе с мужем отправиться в цирк. Стоял конец января, и мысль о том, что им придется целый день провести на холоде, мало ее радовала. Пришлось надеть на себя в несколько слоев теплые шерстяные одежды. Полла также приказала слугам взять немного несмешанного вина, чтобы иметь, чем согреться, если они замерзнут. Было пасмурно и холодно, из туч до земли долетали редкие снежинки.
Тысячные толпы народу запрудили все площади и переулки рядом с Палатином и большим цирком. Сам цирк был окружен длинной аркадой, под сводами которой размещалось множество лавок. Тут продавалась разная снедь, украшения, амулеты, талисманы, дорогие ткани с Востока, тут же крутились разные гадалки в пестрых нарядах, предсказатели, астрологи, попрошайки и неизменные воришки.
Благородные семейства с трудом прокладывали путь в толпе, несмотря на все усилия их слуг, пытавшихся прорубить для них ходы в этой людской толще. Хоть опыт Поллы в посещении подобных зрелищ был и невелик, ей показалось, что по сравнению с недавними временами уважения к высшим сословиям стало меньше: раньше перед ними расступались охотнее. Что, впрочем, было неудивительно, если вспомнить о публичных домах со знатными проститутками. Отребью общества нравилось, что гордая знать низведена до их собственного уровня, они чувствовали себя с ними на равных. Но и уступать дорогу более не считали нужным.
Вытянутое эллипсовидное углубление Большого цирка, вмещавшее тысяч пятьдесят зрителей, было заполнено народом до отказа. Наученные горьким опытом зрители уже знали, что выйти на улицу до окончания представления не удастся: с его началом входные двери закрывались наглухо. Это касалось не только цирка, так было на всех представлениях с участием цезаря. Рассказывали о случаях, когда женщины рожали прямо во время его выступлений, или когда изнемогшие зрители притворялись умершими, чтобы их вытащили хотя бы через «ворота мертвецов».
Полла никак не желала расставаться с мужем и, хотя правила предписывали им сидеть отдельно, осталась при нем. Когда распорядитель попытался отослать ее на места для женщин, Лукан сунул ему новенький аурей
[117], и вопрос был решен так, как хотелось Полле.
Нерон явился зрителям под бодрые звуки флейт. Он был одет в одежду циркового возницы поддерживаемой им факции
[118] зеленых, обильно расшитую золотом и смарагдами. Толпа приветствовала его стоя общим громоподобным криком: «Слава цезарю!» После этого трубы и гидравлические органы мощным ревом возвестили о начале представления.
После обычного торжественного шествия, помпы, была представлена диковина: слон-канатоходец. Неменьшей диковиной было и то, что в роли его погонщика выступал римский всадник из довольно известной и состоятельной семьи. Канат, не уступавший корабельному, был натянут поперек арены, через так называемый «хребет», между украшавших его египетских обелисков. Под надрывный вой труб на арену было выпущено гигантское серо-коричневое животное, похожее на живую гору на столбообразных ногах. Полла раньше никогда не видела слонов и смотрела на него с изумлением и опаской.
Пройдя по арене круг и остановившись на середине, слон поднял хобот и затрубил сам, влившись в общий трубный хор. Полла с испугом подумала, что будет, если вдруг это чудовище вздумает бежать и рванет через ряды. Однако в следующее мгновенье ее поразила разумность огромной твари. Слон остановился, повернулся и, осторожно миновав ступени возвышения, державшего канат, мелкими, медленными шажками пошел по натянутой верви. Погонщик в пестрой одежде восточного кудесника сидел у него на шее и управлял им при помощи длинного стрекала. Пока слон медленно продвигался по канату, трубы смолкли, а десятки тысяч зрителей замерли в изумлении и восторге; когда он, преодолев препятствие, ступил на твердую землю, трубы взревели вновь и им ответил гром рукоплесканий.
Потом началось состязание колесниц. Победа Нерона была предрешена, поэтому игроки ставили только на него – это было своего рода выражением благонадежности. Однако обставлено все было как подлинные состязания. Выезжали по двенадцать квадриг одновременно, всего же их состязалось тридцать шесть, по девять от каждой факции – красных, белых, зеленых и голубых. Сначала определялся победитель заезда, в последнем заезде три победителя состязались между собой.
Нерон выехал в первый заезд на квадриге, запряженной белоснежными фессалийскими лошадьми, в той же смарагдовой одежде факции зеленых. Было видно, что остальные возницы добровольно уступают ему, хотя он не все время шел первым, несколько раз пропустив одну или две колесницы вперед себя. Но уже с третьего круга он уверенно вышел вперед и одержал никем не оспариваемую победу. Два последующих заезда были более интересными, потому что в них шла настоящая борьба. Последний же, с участием Нерона, вновь имел вид заранее продуманного до мелочей действа.
Поллу обычно захватывали колесничные ристания, но в этот раз вынужденность их посещения, невозможность уйти, а также холод, который она начала остро ощущать уже после второго заезда, несмотря на все свои утепления, не давали ей сосредоточиться. Она крепко прижалась к Лукану, пытаясь не только согреться сама, но и согреть его, потому что, как всегда, тревожилась о нем больше, чем о себе. Поэт рассеянно следил за бегом колесниц, погруженный в свои мысли. Потом он достал записную книжку, стиль и, подышав на посиневшие от холода пальцы, начал что-то быстро записывать. Заглянув ему через плечо и разобрав строчки, написанные его быстрым почерком, Полла беззвучно прочитала:
…Конь ее топчет ногой и в скачке своей безудержной
Твердым копытом дотла выбивает зеленое поле.
Часто скакун боевой, в обнаженных полях изнемогши,
Ясли пока наполняют ему привезенной соломой, —
В поисках свежей травы, издыхая, ложится на землю
Иль в середине пути подгибает дрожащие ноги…
Прочитав это, она очередной раз удивилась прихотливости его мировосприятия: он писал о лошадях, умирающих от голода, глядя на сытых, холеных коней, стремительно мчащихся по эллипсовидной арене Большого цирка…
