Заявитель Доминик Боначио обнаружил жертву лежащей на спине в снегу в 00.30 на пути домой с работы. Он опознал ее по пальто. После чего пошел в свою квартиру, позвонил в «911», спустился, чтобы встретить принявших сигнал полицейских (Фрэнк О’Нил, Питер Нельсон, Мидтаун-Ист, патрульная машина «Чарли»). Прибывшими полицейскими обнаружен труп. Офицер О’Нил вызвал через диспетчера детективов (см. оперативный рапорт № 375–61–0230.) Детективы из отдела убийств (Моноган и Монро), совершавшие объезд в патрульной машине, ответили на вызов и прибыли на место преступления до прибытия детективов участка Мидтаун-Ист Генри Левина и Ральфа Кумбса.
Жертва идентифицирована как Салли Андерсон, белая, возраст 25 лет. Волосы светлые, глаза голубые. Предварительные измерения (до вскрытия): рост приблизительно 173 см, вес приблизительно 56 кг. Помощник медэксперта Дэвид Лоунби по прибытии констатировал смерть жертвы от огнестрельного ранения. На теле жертвы обнаружено (до вскрытия) три раны: одна в левой части грудной клетки, две на лице. Гильз на месте преступления не найдено. Содержимое сумочки жертвы: губная помада, карандаш для бровей, две пластинки жевательной резинки, записная книжка, салфетки «Клинекс», бумажник, содержащий три фотографии и двадцать три доллара США, карточка члена актерского профсоюза. Опрос жильцов дома № 637 по улице Норт-Кэмпбел очевидцев преступления не выявил. Получены показания, что жертва была танцовщицей, занятой в мюзикле под названием «Шпик», театр «Уэльс», улица Норт-Аддерли, 1134.
Тело отправлено в морг больницы Хейли. Личные вещи переданы в лабораторию. В отделе баллистики запрошен скорейший отчет о пулях, обнаруженных при вскрытии.
Подпись: Генри Левин
Детектив первого класса Генри Левин
Удостоверение № 27842 (Мидтаун-Ист)
— Аккуратно печатает, — заметил Мейер.
— Только информации мало, — сказал Карелла.
— Это, наверное, еще до того, как ему позвонил Дорфсман?
— Баллистики откликнулись быстро, — сказал Карелла.
— Посмотрим второе дело? — предложил Мейер.
В канцелярии Альф Мисколо заваривал самый худший в мире кофе. Его крепкий аромат ударил в нос, едва они вошли в комнату.
— Хэллоуин давно закончился, — сказал Мейер.
— Это ты к чему? — спросил Мисколо.
— Хватит бросать в кофеварку тритонов и лягушек.
— Ха-ха, — отозвался Мисколо. — Не нравится — не пей. — Он принюхался. — Новый колумбийский бленд!
— Твой кофе воняет как сигары Мейера, — сказал Карелла.
— Я отдаю ему окурки, — сказал Мейер, и тут до него дошло, что оскорбили его сигары. — Что ты имеешь в виду? Что не так с моими сигарами?
— Вы сюда трепаться пришли или что? — сказал Мисколо.
— Нам нужно дело Пако Лопеса, — сказал Карелла.
— Оно вроде бы совсем недавнее, да?
Карелла кивнул.
— Убийство на Калвер. Во вторник вечером.
— Я его еще не оформил, — сказал Мисколо.
— И где оно?
— Где-то здесь, на столе. — Мисколо указал на ворох неподшитых отчетов, покрывающий его стол.
— Можешь откопать? — спросил Карелла.
Мисколо молча сел в крутящееся кресло за столом и начал перебирать отчеты.
— Жена подарила мне этот кофе на Валентинов день, — угрюмо сказал он.
— Наверное, она тебя очень любит, — сказал Мейер.
— А твоя что тебе подарила?
— Валентинов день только завтра.
— Может, она подарит тебе классные сигары, — сказал Карелла. — Вроде тех, которые ты обычно куришь.
— Есть Гофредо Лопес, вы его искали?
— Нужен Пако, — сказал Карелла.
— Отличные у меня сигары! — возмутился Мейер.
— Знаешь, как много Лопесов у нас тут в восемьдесят седьмом? — сказал Мисколо. — Здесь Лопесов — как в реальном мире Смитов и Джонсов.
— Но только одного из них подстрелили в прошлый вторник, — сказал Карелла.
— Иногда мне хочется, чтобы их всех перестреляли, — сказал Мисколо.
— Проще будет напоить их твоим кофе, — сказал Мейер. — Надежнее пули.
— Ха-ха, — произнес Мисколо. — Пако, где же, черт его возьми, этот Пако?
— Когда ты собираешься оформить все эти отчеты? — спросил Мейер.
— Когда руки дойдут, — пожал плечами Мисколо. — Если бы наши граждане перестали стрелять друг в друга, грабить друг друга и пырять ножами…
— То ты остался бы без работы, — закончил Карелла.
— К черту работу, — сказал Мисколо. — Надоело. Еще три года, и я уйду. Перееду в Майами.
— А там, конечно, преступлений не бывает, — заметил Мейер.
— Да не важно, — сказал Мисколо. — Куплю лодку и буду рыбачить.
— Не забудь прихватить свою кофеварку, — сказал Мейер.
— Вот, — вздохнул Мисколо, — Пако Лопес. Как закончите, принесите обратно.
— Чтобы ты оформил его в следующую пятницу, — сказал Мейер.
— Ха-ха, — произнес Мисколо.
Ближе к полудню в отделе стало тихо. Карелла с Мейером просмотрели бумаги по Пако Лопесу. Он был застрелен вечером прошлого вторника, более чем за семьдесят три часа до того, как в совсем другой части города, но из того же оружия была убита Салли Андерсон. Тело девушки обнаружили в ноль часов тридцать минут утра тринадцатого февраля. Пако Лопеса убили в одиннадцать вечера девятого. Девушке было двадцать пять лет, она была белая, работала танцовщицей. Лопесу было девятнадцать, он был латинос, арестовывался ранее за хранение наркотиков с намерением продажи, однако не сел, потому что ему было тогда всего пятнадцать лет. В карманах убитого нашли шесть граммов кокаина и сверток из одиннадцати стодолларовых купюр. Бумажник Салли Андерсон содержал всего двадцать три бакса. Между ними не прослеживалось никакой связи, за исключением того, что убившие их пули были выпущены из одного и того же ствола.
Дополнительные отчеты по делу Лопеса подтверждали, что он продолжал торговать наркотиками и после того, как попался. Его прозвище было Эль Снорто
[53]. В испанском языке такого слова не существовало, но среди испаноязычных обитателей восемьдесят седьмого участка, очевидно, нашлись юмористы. Все, кого опрашивали Карелла и Мейер, сходились во мнении, что Пако Лопес был сукиным сыном, и убили его поделом. Многие предлагали альтернативные методы убийства, более медленные и болезненные, чем две пули тридцать восьмого калибра, пущенные ему в грудь с близкого расстояния. Одна из его бывших подружек расстегнула блузку и показала красные рубцы — Лопес оставил ей на память ожоги от сигарет на обеих грудях. Даже мать Лопеса, похоже, верила (хотя и перекрестилась, упомянув об этом), что мир станет гораздо лучше без таких, как ее сын.
