— Ну, они то встречаются, то нет.
— Но у них были близкие отношения?
— В смысле, спали ли они вместе?
— Да, в этом.
— Да, они спали вместе, — сказала Тина. — Разве не все так делают?
— Наверное, — пожал плечами Карелла. — Она когда-нибудь упоминала в разговоре мужчину по имени Пако Лопес?
— Нет. А кто это — Пако Лопес? Он в шоу-бизнесе?
Карелла помялся, затем спросил:
— Салли принимала наркотики?
— Не думаю.
— Она никогда не упоминала в разговоре наркотики?
— Вы говорите о косячке время от времени или о чем?
— Я говорю о чем-то более серьезном. Героин? — сказал Карелла и сделал паузу. — Кокаин? — добавил он, внимательно следя за ее лицом.
— Салли курила иногда марихуану. Кто не курил? Но что касается остального — вряд ли.
— Уверены?
— В суде бы клясться не стала. Но обычно, когда работаешь вместе с кем-то в шоу, можно довольно хорошо понять, кто что делает, и я не думаю, что Салли принимала какие-либо серьезные наркотики.
— Вы предполагаете, что кто-то из труппы?..
— Безусловно.
— Угу, — буркнул Карелла.
— Не героин, — сказала Тина, — таких дураков теперь нет. Но кокс иногда — конечно.
— Только не Салли.
— Насколько я знаю, нет. — Тина помолчала. — И не я, если это ваш следующий вопрос.
— Нет, — улыбнулся Карелла, — у меня другой вопрос. Салли никогда не упоминала об угрозах по почте или телефону?
— Нет, никогда.
— Она должна была кому-нибудь денег? Насколько вам известно.
— Нет, о таком я не слышала.
— Что-нибудь ее тревожило?
— Нет. Ну… да.
— Что?
— Ничего серьезного.
— Что именно?
— Она хотела снова брать уроки пения, но не могла найти время. Ей приходилось танцевать каждый день, и трижды в неделю она посещала психоаналитика.
— И все? Ее только это тревожило?
— Это все, о чем я от нее слышала.
— Не знаете имя психоаналитика?
— Простите, нет.
— Как она ладила с другими актерами?
— Отлично.
— А с руководством?
— Кого вы имеете в виду? Алана?
— Кто такой Алан?
— Наш продюсер, Алан Картер. Я имею в виду, о каком руководстве вы спрашиваете? Спектакля? Компании?
— Обо всех. Как она ладила с людьми, которые занимаются спектаклем?
— По-моему, отлично, — сказала Тина и пожала плечами. — Когда спектакль отработан, они приходят реже. Ну, в нашем случае, поскольку мы так популярны, Фредди приходит раз или два в неделю — убедиться, что мы не начали халтурить. Однако по большей части…
— Фредди?
— Наш режиссер. Фредди Карлайл.
— Как правильно пишется? — спросил Мейер, снова беря записную книжку.
Тина продиктовала по буквам.
— А имя продюсера, вы говорили…
— Алан Картер.
— Кто директор компании?
— Дэнни Эпштейн.
— Генеральный?
— Лью Эберхарт.
— Еще кто-то еще, о ком мы должны знать? — спросил Карелла.
Тина пожала плечами.
— Помощники режиссера? У нас их три. — Она снова пожала плечами. — То есть вообще у нас тридцать восемь человек только актеров, и еще бог знает сколько музыкантов, электриков, плотников…
— Среди них есть испаноговорящие?
— Среди рабочих? Наверное. Я не особенно с ними знакома. Разве что иногда пробегаю мимо них в нижнем белье.
Она вдруг светло улыбнулась, но затем, вероятно, вспомнила, о чем они говорят, и улыбка исчезла так же быстро, как и появилась.
— А что насчет труппы? Есть среди них испаноговорящие? — спросил Карелла.
— Двое из цыган.
— Назовите, пожалуйста, их имена, — сказал Мейер.
— Тони Асенсио и Майк Ролдан. Фамилия «Ролдан» на самом деле испанская, хоть и не похожа. Вообще-то он Мигель Ролдан.
— Была ли Салли дружна с кем-то из них?
— Цыгане в шоу не особенно хорошо знают друг друга, — сказала Тина.
— Как хорошо она знала этих двоих? — спросил Карелла.
— Так же, как и остальных.
— Она встречалась с кем-то из них?
— Они оба голубые, — усмехнулась Тина. — Даже вместе живут.
Разговор о спектакле, видимо, напомнил ей о дневном представлении. Девушка быстро взглянула на часы.
— О господи! Мне надо бежать, а то опоздаю! — Внезапно Тина смутилась, и детективы подумали, что сейчас она снова заплачет. — Шоу ведь должно продолжаться, верно? — с горечью произнесла она, качая головой. — Салли умерла, а я беспокоюсь из-за какого-то шоу.
Глава 4
Из патрульной машины, стоящей у тротуара, двое полицейских следили за дракой, в которой священник, похоже, одерживал верх. Вылезать из машины и вмешиваться копам не хотелось — там холодно, да и священник вроде прекрасно справляется сам. Кроме того, наблюдать, как святой отец макает в снег своего щуплого противника, было весьма увлекательно.
Здесь, на территории восемьдесят седьмого участка, порой трудно отличить латиноса (в отчете следует писать «испаноговорящего») от белого, потому что многие из них, имея лишь примесь испанской крови, выглядят как самые обычные граждане. Священник, наверное, тоже был латиносом, только цветом лица посветлее, да комплекцией покрупнее типичного испашки. Двое патрульных грелись в машине и высказывали догадки о том, что в нем, наверное, сто или сто десять кило веса и почти два метра роста. Они не могли понять, в какой церкви тот служит. Ни в одной из ближайших церквей не было священников, кто одевался бы, как этот; может, приехал откуда-нибудь из Калифорнии — кажется, в миссиях долины Напа одеваются похоже?
На голове священника в коричневой шерстяной рясе была выбрита тонзура, как у монахов, — лысина блестела в окружении венца волос. Один из патрульных в машине спросил второго, как называется эта коричневая штука на священнике, типа платья. Тот ответил: «Сутана, тупица!» — и первый сказал: «А, да, точно». Оба были новобранцы и работали в восемьдесят седьмом всего две недели, иначе знали бы, что священник — вовсе не священник и даже не монах, хоть и был известен в районе как Брат Антоний.
Брат Антоний делал из противника котлету. Противник — маленький пуэрториканец, бильярдный шулер — совершил большую ошибку, пытаясь его обдурить. Брат Антоний выволок гада из бильярдной и для начала впечатал его в кирпичную стену соседнего дома — так, знаете ли, чтобы слегка оглушить, — а затем шарахнул кием по коленным чашечкам, надеясь их сломать, но сломал только кий. Теперь он безжалостно мутузил шулера огромными, как свиные окорока, кулаками. Двое патрульных наблюдали за представлением из патрульной машины. Брат Антоний весил немало, однако в тюрьме он поднимал тяжести, и жира в его теле не было ни грамма. Иногда он просил кого-нибудь ударить его посильнее в живот и радостно смеялся, когда этот кто-нибудь говорил, какой он крепкий и сильный. Круглый год, даже в жаркие летние месяцы, он носил шерстяную коричневую рясу. В летние месяцы под ней он ничего не носил. Порой он приподнимал подол рясы и показывал сандалии уличным шлюхам.
