Глава 18
Паром из Бэттери-парка причалил в Сент-Джордже, маленьком, холмистом центре Статен-Айленда. Оттуда было двадцать минут езды до деревни Дачесс-Харбор. Машина бесшумно проехала по деревне — мимо кучки захудалых лавчонок и заброшенного кинотеатра — и свернула на узкую дорогу, идущую вдоль морского берега мимо нескольких больших имений. Принадлежавшее Уайкоффу было самым дальним.
Когда Мюррея проводили в столовую, Уайкофф ужинал с двумя гостями. Вблизи он выглядел старше, чем на газетных фотографиях. Лицо его было землистым, с глубокими складками, в уголках глаз веером расходились морщинки. Дорогой костюм висел на нем, словно в последнее время он значительно похудел. В общем, отметил Мюррей, он казался олицетворением утомленного бизнесмена и наверняка именно таким себя видел. Голос его, когда он обратил внимание на Мюррея, прозвучал громко, пронзительно.
— Не ел еще? — спросил он без всяких предисловий. — Нет, понимаю, что не ел. Садись сюда, тебе подадут. Можешь обойтись без супа. От него все равно только газы.
Было ясно, что дело, которое Уайкофф имел к нему, подождет. Мюррей сел в конце стола, и мажордом-японец, принявший его из рук Кэкстона у двери, обслужил его с ловкостью фокусника, достающего кроликов из шляпы.
Уайкофф заговорил:
— Ты не знаешь этих людей, так ведь? Это Митчелл Дауд, мой адвокат. Это миссис Дауд. Зовут ее Мона. Слышал когда-нибудь о песне «О, Мона»? Она говорит, что ни разу этой песни не слышала. Что будешь пить?
— Ничего, — ответил Мюррей.
— Да брось ты, — сказал Уайкофф и кивнул японцу. — Джо, бурбон этому человеку. Хорошую порцию. — Указал ложкой в сторону Мюррея. — Это тот человек, о котором я тебе говорил, — сказал он Дауду. — Мюррей Керк. Заправляет большим агентством. Превосходный стрелок. Ты представлял себе его не таким, верно?
— Немного не таким, — ответил Дауд. У него был серьезный, самодовольный вид адвоката, самый богатый клиент которого попал в серьезную беду. — Рад познакомиться, — сказал он Мюррею.
Его жена была высокой, томной молодой женщиной с кукольным личиком и сонными глазами, с безупречным макияжем, от чего ее лицо отливало восковым блеском. Должно быть, в недавнем прошлом она была эстрадной танцовщицей.
— Будем знакомы, — сказала она.
— Очень приятно, — сказал Мюррей. Выпил одним глотком бурбон и скривился, когда виски обожгло рассеченное место во рту.
— Знаете, — заговорил Уайкофф, — время от времени я встречаюсь с частными детективами, и всякий раз это неряха. Постоянно костюм с Бродвея и грязная рубашка. Так что, когда вижу Керка, у которого есть какой-то класс, это интересно. — Он близоруко уставился на Мюррея. — Учился в колледже?
— Да.
— Я так и подумал. Теперь скажи мне вот что. Нравится тебе, как обставлен этот дом? Вранья мне не нужно, понимаешь? Я хочу узнать твое настоящее мнение. Как он тебе?
— Я еще не видел его, — ответил Мюррей. Подумал, прослушивается ли телефон Уайкоффа, и решил, что, видимо, да. Значит, если даже Уайкофф позволит ему воспользоваться аппаратом, пытаться звонить Рут не стоит.
— Дом обставлен в одном стиле, как и эта комната, — не отставал Уайкофф. — Что думаешь о ней?
Комната со светлой мебелью без украшений и унылым серым ковром от стены до стены представляла собой превосходный образец того, что Фрэнк Конми именовал «антисептическим модерном». Она поразительно напоминала квартиру Харлингена.
— Очень элегантная, — ответил Мюррей. — Настоящий класс.
— Это благодаря Моне, — сказал Уайкофф. — Она занималась всем от и до. Шестнадцать комнат, на тридцать тысяч долларов предметов в них, и моя девочка управляла всем. Сотворила настоящее чудо. Правда, малышка? — спросил он Мону.
У Мюррея создалось впечатление, что Мона все время подавляет зевоту. Она пробудилась от своей летаргии, чтобы пренебрежительно пожать плечами.
— Мне нравилось это делать, — негромко сказала она. — Было интересно.
— Это она так говорит, — обратился Уайкофф к Мюррею, — но поверь, работы было много. Ей приходилось разбирать все, что натворил декоратор, которого я пригласил. Видел бы ты, Керк, этого типа. Настоящий педик с Парк-авеню, вечно размахивающий руками. Переполненный все новыми сумасбродными идеями. Ты не поверил бы некоторым его заскокам. Я отправился в Лас-Вегас, когда он работал над гостиной, и когда возвращаюсь, что вижу? Все красно-черное, как в китайском публичном доме, и прямо посреди комнаты маленькая карусель. В моей гостиной установил карусель, сумасшедший остолоп! Такую, как возят на телеге для детворы. В моей гостиной, уже раскрашенную, готовую к тому, чтобы я катался. И я должен был заплатить ему за эту карусель. Знаешь, он до сих пор ждет за нее денег. Неужели всерьез думает, что есть люди, которым нравится такая штука в домах?
— Наверное, — ответил Мюррей. — Я ни разу не слышал о голодающих декораторах с Парк-авеню.
— Так вот, этот умер бы от голода, если бы сидел на этой штуке, ждал от меня денег. И знаешь, в чем его беда? У него нет класса. Он притворяется. Настоящий класс — это то, что у тебя внутри, понимаешь? Я не говорю, что с ним нужно родиться или какую-то чушь вроде этого, потому что знаю светских людей, у которых класса не больше, чем у обезьяны. Я вот что говорю: если потрудиться, можно достичь настоящего класса, так что никто не сможет сказать тебе, что ты в детстве не получил его дома. Естестественно, денег он не приносит, если ты жалкий недотепа. Но когда у тебя есть деньги и класс, Керк, верх твой. Что думаешь на этот счет?
Дауд сказал — и в его голосе слышалось предостережение:
— Видите, Джордж очень серьезно к этому относится.
— Почему бы нет? — ответил Мюррей. — В этом есть смысл.
— В этом есть большой смысл, — заверил его Уайкофф. — Теперь позволь сказать тебе о классе кое-что странное. О том, как можно приобрести класс, когда даже не ищешь его. Знаешь что-нибудь о вине?
Мона сказала Дауду:
— Прилично будет, если я…
Тут Уайкофф посмотрел на нее, и наступила мертвая тишина. Он положил ложку и опустил ладони на стол.
— Когда я говорю, — негромко заговорил он, и лицо его стало неприятным, — ты молчишь. Я уже говорил тебе об этом, разве нет? В детстве меня приучили, что, когда один говорит, все остальные молчат. Я хочу, чтобы и теперь было так же!
Мона опустила взгляд на тарелку. Она, понял Мюррей, оказалась между двух огней. Дауд пристально смотрел на нее через стол с нескрываемым гневом.
— Извините, — сказала она.
Уайкоффа это не смягчило.
— Что такое? Тебе надоело слышать это от меня? Не нужно хитрить со мной. Отвечай честно.
— Извините, — сказала Мона. — Просто у меня болит голова.
Уайкофф снова взял ложку.
