— Какого рода?
— Да вы понимаете, о чем я. Никогда не смотрите телевизор?
— Только «Куклу, Фрэна и Олли»
[7], — ответил Мюррей.
— Ну, тогда удивляться нечему, — сказала с облегчением Меган. — Пойдемте со мной, я вам покажу.
Она привела Мюррея в спальню, усеянную женскими вещами в диком беспорядке, толкнула его в кресло и после краткого поиска по каналам нашла частного детектива Кейт Брэнниган, расследующую «Дело о пропавшем пальце». Потом быстро убрала с кровати книги и одежду, уселась на нее, скрестив ноги, принялась грызть обкусанные ногти и восторженно уставилась на экран.
Темнота в комнате, голоса телевизионного диалога представляли собой коварное искушение. Мюррей на секунду закрыл глаза, обнаружил, что не может открыть их, и внезапно проснулся, когда частный детектив Брэнниган завершила дело чередой пистолетных выстрелов. Громкая музыка трех последующих рекламных сюжетов завершила процесс пробуждения, и затем появился диктор одиннадцатичасовых новостей с еще более суровым, чем у частного детектива Брэнниган, взглядом.
— Каковы новости из всех частей города? — вопросил он. — Так вот, праздничная дорожная пошлина продолжает повышаться. Последней местной жертвой несчастного случая стал шестидесятилетний Чарлз Пирози, житель Уэстчестера, скрывшийся водитель насмерть сбил его час назад на углу Мэдисон-авеню и Шестнадцатой улицы. Водители, предупреждаем вас…
Меган торопливо поднялась и выключила телевизор.
— Радостный же День благодарения, — сказала она. — Уф.
— Тебя не беспокоило, когда частный детектив Брэнниган палила в людей направо и налево, — с ехидством напомнил Мюррей.
— Это совсем другое, — запротестовала Меган.
Неожиданно в комнате вспыхнул свет, оба они повернулись и, щурясь, уставились на человека в дверном проеме. Это был Харлинген.
— Вот вы где, — сказал он и потом застонал: — Господи, Меган, комната в ужасном беспорядке! Как ты можешь показывать кому-то свою комнату в таком виде?
Она свирепо сверкнула на него глазами.
— Это не беспорядок. Во всяком случае, доктор Ленгстейн сказал, что быть неаккуратной в моем возрасте вполне нормально. Ты сам это слышал.
— Хотел бы я, чтобы он пожил в этой комнате, — сказал Харлинген. — Теперь сотри с лица всю косметику и ложись спать.
Возле двери Мюррей обернулся.
— Доброй ночи, Меган, — сказал он и увидел, как накрашенные губы задрожали, сутулые плечи ссутулились еще больше, а потом Меган резко повернулась к нему спиной.
— Вот вам дети, — угрюмо сказал Харлинген, закрывая дверь. — Ей четырнадцать лет, ведет себя как четырехлетняя, и ждет, чтобы с ней обращались, как с сорокалетней.
Он повел Мюррея в маленький, скудно обставленный кабинет и плюхнулся в кресло перед загроможденным письменным столом.
— Нет, ничего интересного здесь не найдете, — сказал он, когда Мюррей, присев на корточки, стал разглядывать содержимое книжных полок на стене. — Тут главным образом книги по юриспруденции — я забрал их из той конторы, а маленькие книжки — это стихи моей жены. Книжки изданы, само собой, за счет автора. Поэзия ее, надо сказать, оставляет желать лучшего, но она находит сочинение стихов замечательным способом самовыражения.
— Знаю, — сказал Мюррей. — Она говорила мне об этом.
— Да? В таком случае у вас, очевидно, была возможность понять, что она за личность. Muy simpatica
[8]. И очень общительная. Очень энергичная. Собственно говоря, она главная сила, заставляющая меня идти своим путем.
— То есть быть адвокатом по уголовным делам?
— Совершенно верно. И мне сразу же повезло найти такого клиента, как Ландин. Знаете, когда открываешь такую контору, можно долгое время безуспешно искать клиентов, но я только начал, и у меня сразу же появилось дело. — Харлинген взял карандаш и стал нервозно постукивать его концом по столу. — Беда в том, — печально сказал он, — что это дело само вызывает чертовское множество проблем — нужно проводить много расследований, требуется много беготни. А когда у тебя нет никакого штата, с этим не справиться. И тут за дело принимаетесь вы.
— Минутку, — сказал Мюррей. — Я пока что не принялся.
Лицо Харлингена приобрело удивленное выражение.
— Но я думал…
— Знаю. Но, с моей точки зрения — с точки зрения агентства «Конми — Керк», — в делах подобного рода мне кое-что не нравится.
— Послушайте. Прежде всего, это обычное, простое обвинение в лжесвидетельстве. Если я произвел впечатление…
— Насколько обычное и простое?
— Ландин — патрульный из полиции нравов, работавший в штатском. Некоторое время назад он задержал за букмекерство человека по имени Эдди Шрейд. Потом, когда разразился скандал Уайкоффа, Шрейд предстал перед Большим жюри, где заявил, что его задержание сфабриковано, он просто подставное лицо настоящего правонарушителя, некоего Айры Миллера, одного из близких компаньонов Уайкоффа.
— Чтобы открыть дело о лжесвидетельстве, требуются показания двух человек.
— Другим является Миллер, сказавший Большому жюри, что заплатил Ландину тысячу долларов за то, что тот задержал вместо него Шрейда. И когда Ландин не захотел отказываться от своих показаний, ему предъявили обвинение. Разумеется, Миллер и Шрейд такие типы, что дадут показания, грозящие родной матери электрическим стулом. От этого дела за милю несет фальсификацией.
— Может быть, да, — сказал Мюррей. — Может быть, нет.
Харлинген вспыхнул.
— Послушайте, — убежденно заговорил он, — это может показаться слегка преувеличенным, но я считаю себя неплохим знатоком человеческой натуры. И перед тем, как взяться за дело Ландина, я решил поговорить с ним. Не только о деле, заметьте. Я хотел глубже проникнуть в его внутренний мир, увидеть его сущность. И то, что увидел, мне понравилось. Иначе бы я не взялся за это дело.
— О Господи, — сказал Мюррей. — Думаете, меня интересует, хороший человек ваш клиент или нет?
— Судя по тому, что вы сказали…
— Об этом я ничего не говорил. Вам следует знать, мистер Харлинген, что такую организацию, как моя, совершенно не интересует репутация клиента. Собственно говоря, и большинство адвокатов, которых я знаю. Иначе завтра же мы все оказались бы не у дел. — Мюррей покачал головой. — Это не имеет никакого значения. Я веду к тому, что дело вашего клиента связано с делом Уайкоффа, и мне это не нравится. Уайкофф показал, что в течение последних десяти лет он платил полицейским взятки по миллиону долларов в год. Что это означает теперь, когда тайное стало явным? Что все управление полиции напоминает мешок с гремучими змеями, и я не хочу совать руку в этот мешок. Агентство «Конми — Керк» всегда ладило с полицией по хорошему принципу «живи сам и давай жить другим». Сейчас мы следуем за полицией.
