— Ростропович — величайший в мире виолончелист, — сказал я дочери.
— Ты водил меня слушать и величайшего в мире скрипача, — возразила она, — и он вогнал меня в сон.
Я не стал винить в этом Исаака Штерна. Когда тебе двенадцать лет, все, кроме бесконечной прокрутки «Люблю Люси», вгоняет тебя в сон. Кроме того, мистер Штерн выступал в обстановке то и дело повторяющихся среди публики продолжительных припадков кашля, чиханья и хлюпанья, что вынудило его наполовину сократить программу, мягко пожурив публику, допустившую подобную эпидемию насморка. Когда в тот вечер мы покинули зал, я рискнул сделать предположение, что больше мы не увидим мистера Штерна в Калузе.
— А почему бы ему не приехать? — удивилась Сьюзен.
— Потому что все эти старые хрычи вели себя неприлично.
— Это с твоей стороны неприлично называть их старыми хрычами, — усмехнулась она. — Они просто старики.
— Невоспитанные старики. Лично я скорее бы задохнулся, чем закашлялся во время скрипичного пассажа.
— Лично мне жаль, что этого не случилось, — промолвила Сьюзен.
Наверное, воспоминание о ссоре по поводу Исаака Штерна вызвало скандал по поводу «Виргиния слимз». В последние месяцы я каталогизировал наши многочисленные и разнообразные ссоры, чтобы любовно воскрешать их в памяти. Конечно, я знал, что ссора по поводу турнира «Виргиния слимз» перетечет в ссору по поводу мартини «Бифитер». А потом и в ссору по поводу Реджинальда Сомза и, наконец, в то, что я буду помнить всегда, — ссору по поводу Джейми Парчейза, хотя его телефонный звонок разом покончил со всеми ссорами. Но то утро еще не настало.
— Может, не будем обсуждать это сейчас? — предложила Сьюзен.
— Обсуждать что?
— Пойдет или не пойдет Джоанна с нами на концерт. Мы опаздываем.
— Не так уж и опаздываем, — возразил я.
— Тогда не отвлекайся от дороги, ладно?
— Единственное, что в моих силах, так это не выбиваться из ряда, — сказал я. — Может, этот автомобиль и стоит семнадцать тысяч долларов, но у него нет крыльев.
— С мелочью, — заметила Сьюзен. — Ты забыл сказать: «С мелочью».
— С мелочью.
— Просто рули, и все!
— Нет уж, теперь ты просто рули! — воскликнул я и, поставив машину на ручной тормоз у светофора, вышел из нее и сильно хлопнул дверцей.
— Не понимаю, почему ты злишься? — произнесла Сьюзен.
— Я не злюсь, — ответил я. — Если не нравится, как я веду автомобиль, то веди сама.
— Я не люблю водить, когда у меня это наказание.
Ей было тридцать два года, а она все еще называла менструацию «наказанием».
Мне кажется, что эти слова для нее означали отказ от сексуальных отношений, и наказанием для нее являлось не кровотечение, а перерыв, который они вызывали в ее бурной и страстной сексуальной жизни. Да, было что-то в ее внешности, свидетельствующее о подавляемой сексуальности. Темные томные глаза, овальное лицо, обрамленное длинными прямыми волосами, падавшими на плечи, полный и пухлый рот производили впечатление — и оно было не таким уж обманчивым — красоты мрачной, испорченной и вызывающей.
Мы добрались до дома около половины шестого. Сьюзен обижалась почти весь вечер, но, похоже, справилась с раздражением, когда приняла душ и переоделась к ужину. Решили, что если Джоанне не дано ценить прекрасные стороны жизни, то пусть тогда сидит дома.
— Тогда я посмотрю «Звуки музыки» по телевизору, — заявила дочь.
— Если бы ты пошла с нами, то бы услышала звуки музыки лично.
Ссора по поводу мартини «Бифитер» разыгралась, когда я заказал вторую порцию перед обедом.
— Неужели ты выпьешь две? — удивилась Сьюзен.
— Да, собираюсь выпить две.
— А ты знаешь, что с тобой бывает после двух мартини?
— Что же?
— Ты пьянеешь.
Сьюзен была убеждена, что я никогда не пьянею после двух скотчей или двух любых других напитков с содовой, но всегда становлюсь пьяным, или «кошмарным», или «размазней» (это все были слова Сьюзен), когда выпиваю два мартини, особенно два мартини «Бифитер». Волшебное слово «Бифитер» придавало каким-то образом бо́льшую крепость напитку.
— Сьюзен, — сказал я, — пожалуйста, давай будем спокойно ужинать, не затевая новой ссоры.
— Мы бы не ссорились, если бы ты не пил, — усмехнулась она.
— Мы ссорились сегодня днем, а я не пил в это время.
— Видимо, пропустил рюмку перед тем, как мы выехали из дома.
— Сьюзен, ты прекрасно знаешь, что я не пил ни одной рюмки перед тем, как мы вышли из дома. Что ты хочешь доказать? Что я…
— Тогда почему ты обиделся, когда я сказала, чтобы ты следил за дорогой, вместо того чтобы…
— Я расстроился. Джоанна задала мне вопрос, и я пытался…
— Это не причина повышать на меня голос.
— Я повысил на тебя голос, потому что ты ко мне придиралась. И сейчас придираешься. Если человек выпивает два мартини перед ужином…
— Мартини «Бифитер»!
— Да, правильно, но это не превращает его в алкоголика.
— Ты хочешь напиться и испортить ужин!
— Ужин и так уже испорчен.
Сьюзен заснула, когда Ростропович исполнял не что иное, как «Пять пьес в народном стиле для виолончели и фортепиано» Шумана. Я промолчал. Мы перекинулись парой слов после того, как вышли из ресторана, и промолчали всю дорогу до дома. Джоанна не спала, когда мы вернулись. Обычно она ложилась спать раньше.
— Уже половина одиннадцатого, — произнес я, постукивая по своим часам.
— Знаю, — промолвила Джоанна.
— Ты сделала домашнее задание?
— Да, но я пытаюсь разгадать эту штуку для клуба рекордов.
— Какую штуку?
— Клуб рекордов, папа. Мой клуб рекордов. Ты поможешь мне заполнить?
— Завтра, — ответил я.
— Папа, они должны получить ее обратно шестого.
Джоанна ушла в свою комнату и вернулась с карточкой. Я внимательно рассмотрел ее и вернул обратно.
— Ее нужно только отправить шестого по почте, — сказал я.
— Где это написано?
— Вот здесь.
Джоанна взглянула на карточку:
— Ой, и правда!
— Завтра только первое число. У нас много времени.
— Ладно, папа, спокойной ночи, — сказала она и поцеловала меня.
— Мама! — вскоре позвала Джоанна.
— Что? — откликнулась Сьюзен.
— Споки-ноки, мам!
— Спокойной ночи!
