Мы находились в саду театра Лесли Харпер. Фрэнк, его жена Леона, Сьюзен и я. Повсюду стояли статуи гномов, ветви пальм колыхались от легкого бриза. В воздухе витал аромат мимозы. Леона только что представила всем Агату. Леона отозвалась о ней как о «новой помощнице Харпера». Фрэнк презирал это звание. А вот жена его, напротив, гордилась своей деятельностью по сбору денег для театра и настаивала на том, что Харпер является неотъемлемой частью культурной жизни Калузы. Фрэнк немедленно и безапелляционно заявил, что в Калузе нет настоящей культуры, здесь только пытаются создать эрзац культурной атмосферы. Заведение Харпера — всего лишь любительский частный театрик для удовлетворения амбиций местных меценатов. Он сказал это в пределах слышимости семи-восьми гуляющих пожилых дам, которые как раз и являлись щедрыми спонсорами того, что, несмотря на нью-йоркские предубеждения Фрэнка, было хорошим репертуарным театром. Одна из пожилых леди потянула носом, будто унюхав в ближайшем соседстве дохлятину. Агата заметила это и улыбнулась.
Я на мгновение дольше задержал ее руку в своей, когда нас знакомили. У меня перехватило дыхание от блеска ее красоты, и теперь я наслаждался ее улыбкой. Чувствовал, что краснею, и сразу отвел взгляд. Прозвенел звонок к окончанию антракта. Я заглянул в светло-серые глаза Агаты, она незаметно кивнула и повернулась, чтобы уйти. Черные волосы взметнулись в воздухе. Я смотрел, как она шла через сад к высокому молодому блондину, стоявшему ко мне спиной. В ней было что-то, неуловимо напоминающее грациозную кошку. Агата длинными шагами перешла по камням сада и поднялась по ступенькам в фойе. В разрезе ее длинного зеленого платья внезапно мелькнула стройная нога. Затаив дыхание, я прислушивался к цоканью ее каблучков по мраморному полу фойе. Опять прозвенел звонок. «Мэттью!» — окликнула меня Сьюзен, и мы вчетвером вернулись в зал. Весь второй акт я искал Агату Хеммингс; театр был маленький, но я не увидел, где она сидит. Не заметил я ее и в фойе после спектакля. На пути к парковке, где я оставил машину, Фрэнк назвал пьесу незрелой и претенциозной.
Я позвонил ей утром в понедельник.
Ее мужа звали Джеральд Хеммингс, он был строительный подрядчик. Я выяснил это у Фрэнка, когда мы вспоминали наш вечер в театре. Информация мне пригодилась. В телефонном справочнике Калузы было по крайней мере шесть Хеммингсов, и у меня не хватило бы смелости позвонить каждому из них и спросить, не могу ли я поговорить с Агатой, будьте так добры. Но даже когда дозвонился по нужному номеру, то готов был бросить трубку, если подойдет кто-нибудь другой, а не Агата. Она ответила после пятого гудка, я нервно считал их.
— Алло! — произнесла Агата.
— Это Агата Хеммингс?
— Да.
— Мэттью Хоуп.
Молчание.
— Мы познакомились у Харпера в субботу вечером. Леона Саммервилл познако…
— Да, Мэттью. Как поживаете?
— Прекрасно. А вы?
— Спасибо, хорошо.
Пауза.
— Агата, я… Послушайте, я, наверное, покажусь вам полным идиотом, но… Мне хотелось бы увидеться с вами, если можно, пообедать вместе наедине, я имею в виду, если это возможно. Пообедать, я имею в виду.
Снова воцарилось молчание. Я задыхался в своем кабинете при включенном кондиционере.
— А нам обязательно обедать? — спросила она.
Джейми рассказывал нам, как впервые встретился с Кэтрин наедине — почему перестали тикать часы? Я не хотел слушать о его грязной интрижке с развратной женой хирурга, мне ни к чему было это описание их первого рандеву. Он сказал, что накрапывал дождь. Это произошло год назад, в феврале, и дождь в такое время — необычное явление для Калузы. Кэтрин ждала там, где они договорились. В черном дождевике и широкополой мягкой шляпе, частично скрывавшей ее лицо. Джейми остановил автомобиль около тротуара и распахнул дверцу. Кэтрин сразу села в салон. Черный плащ задрался, приоткрыв ногу. Джейми положил руку на ее бедро, и от прикосновения его словно ударило током. В этом маленьком замкнутом пространстве витал запах испарений от влажной одежды. Он поцеловал Кэтрин. «Дворники» на ветровом стекле щелкали под дождем…
Мы начали целоваться, Агата и я, как только вошли в мотель. Я отвез ее на семнадцать миль южнее в соседний городок, но все-таки боялся, что нас узнают. Во время поцелуев думал только о том, какой я дурак, что подвергаю опасности свой брак ради интрижки на стороне среди белого дня. Убедил себя, что это именно так. Я не разговаривал с Агатой после того утреннего звонка в понедельник. А теперь был четверг. Я забрал ее на парковке за зданием банка Калузы ровно в двенадцать часов, а теперь было четверть первого, четверг, май, три недели до тринадцатой годовщины моей свадьбы. Мы целовались в номере мотеля, и я был смертельно испуган. Агата мягко отстранилась от меня.
— Мы еще можем уйти, — прошептала она.
— Я хочу остаться.
— Правда?
— Да.
На ней были обтягивающие белые брюки, бледно-лиловая блузка с длинными рукавами, застегнутая на пуговки спереди. Сандалии. Крупные ступни. Пальцы на ногах покрыты ярко-красным лаком. И пальцы рук с маникюром того же цвета. Ярко-красная помада на губах. По контрасту с бледным овальным лицом в этом было что-то вульгарное. Черные, как ночь, волосы отливали синим в свете единственной лампочки. Агата скинула одежду без всяких церемоний и жеманства. Вот она была одета и через секунду — обнажена. Ее грудь была меньше, чем можно было предположить. Черный равнобедренный треугольник внизу живота был вытянут и выглядел очень сексуально. Агата опять приблизилась ко мне, обвила меня руками и поцеловала в губы.
— Я начинаю любить тебя, Мэттью, — сказала она.
Джейми рассказывал похожую историю. Я был готов убить его за это. В этой бессрочной камере, в полной тишине, нарушаемой лишь жужжанием его голоса, часы затихли, время сжалось до длящегося в геометрической прогрессии настоящего, я слушал его рассказ о любовнице, о его девке, о его красивой шлюхе, о его подстилке… Черт бы его подрал, он отнимал у нас с Агатой уникальность нашей любви, низводил наши отношения до своего уровня, сам того не желая, до уровня дешевой опереточной интрижки. Сейчас он любит Кэтрин больше всех на свете — она второй шанс в его жизни, заявил он. Я вспомнил, как Джейми говорил прошлой ночью:
— Посчитай, сколько времени мне осталось? Мне сорок шесть лет, сколько мне осталось? Еще тридцать?
Сорок шесть — столько лет ему сейчас, сегодня, прошлой ночью, когда он говорил:
— Это мой второй шанс, я думал, что это будет мой второй шанс.
А сейчас он рассказывал про свой второй «второй шанс». Два во второй степени, не Морин, а распутная жена хирурга, с которой он валялся в постели, когда зверски убивали Морин?
Мне вдруг стало дурно. Если он не замолчит, со мной случится припадок. Джейми вещал о своей любви к Кэтрин, рассказывая, как они вместе прошлой ночью говорили о «товарищах друг друга» — он употребил это слово, «товарищ», словно он был моряком или англичанином в пабе. «Товарищ» — никогда прежде я не слышал, чтобы кто-нибудь, мужчина или женщина, называл бы так своего супруга. Но Морин, уж конечно, являлась его «товарищем», как доктор Юджин Бренет был «товарищем» Кэтрин. А Сьюзен — моим «товарищем». И мужчина, с кем я никогда не встречался, был «товарищем» Агаты. Мужчина по имени Джеральд Хеммингс, от которого она ушла бы сразу после того, как я сообщил бы своей жене, «товарищу», что люблю другую женщину.
