Ощущая себя мышью в лабиринте, я прыгал через поваленные стволы до тех пор, пока земля не выровнялась и я не очутился на гребне холма. Деревья не давали большого обзора по сторонам, но вдалеке впереди я мог разглядеть выступ еще одного хребта – на который, как мне очень хотелось, не пришлось бы восходить. Поверхность холма была наклонена вниз под более крутым углом, чем тот, на который я только что поднялся, но деревья продолжали стоять достаточно плотно, чтобы я мог использовать их и корни как опору. Лучше бы в этом потоке взаправду водилась какая-нибудь чертова рыба-монстр, подумал я, продевая ногу меж двух корней. Я потел, и легкий плащ, которым я так гордился, копил тепло внутри себя, превратившись в переносную сауну.
Скача козликом вниз по хребту – сколько времени на это все ушло, в душе не ведаю, – я достиг наконец его подножия, и деревья расступились, позволив мне увидеть лежащий внизу поток. Оказывается, не дождь я слушал всю дорогу – то был рев Голландского ручья. Ливень прошлой недели напитал его, и воды резво скакали по здешним порогам. Некая особенность здешней акустики – возможно, близость хребта к противолежащему берегу, – улавливала шум воды и усиливала его. На глаз ручей был где-то тридцать футов в поперечнике – совсем не так велик, как те места, что я находил выше в горах; однако звучала эта струйка почище реки в разливе.
У основания холма земля уступила место голой скале, подпершей мой берег ручья. Быстрый взгляд показал, что Дэн ушел направо, вниз по течению. Я вздохнул, обещая себе проявить к нему максимум терпения. Я решил, что о Голландском ручье ему рассказала некая женщина, с которой у него была какая-то связь. Их роман, возможно, длился не более одной ночи, но потеря семьи была достаточно недавней, чтобы Дэн мучился виной предательства. Какое бы утешение он ни искал, я не хотел препятствовать ему. Его раны были слишком глубоки, и любое лекарство, что могло приглушить такого рода боль, годилось, сколь бы временным ни был его прием. Сложнее всего смириться с чувством вины, что накатывает в ту самую минуту, когда крупица покоя уже снизошла на тебя, – оно, чувство это, являлось симптомом куда более глубокого недуга, с которым я был чересчур хорошо знаком. Так что, пусть у меня и был соблазн повернуть налево, вверх по течению, в поисках одиночества, я решил пойти направо.
Не будь даже тех семи дней беспрерывных дождей, пороги, рядом с коими я очутился, были бы серьезным делом. Отрезок ручья в добрых сто ярдов был усыпан валунами – серыми каменьями, чьи зазубренные края почти не обточила вода. Как будто частица самой горы откололась и явилась сюда отдохнуть. Однако же есть на свете рыбы, что могли выдержать столь бурные условия; и при других, менее экстремальных, обстоятельствах я бы даже рискнул выловить парочку – тем более в потоке то и дело мелькала какая-то внушительно-интригующая тень. Мои амбиции, однако, умерял мой же здравый смысл, и хотя каждый рыбак понимает, что пожертвовать хорошим куском снасти для своей страсти – святое дело, расходоваться тут смысла тоже особо не было, а именно пустой расход снасти и повлек бы за собой заброс в эту ревущую белизну. Да и берег из-за дождя и непрерывного фонтана брызг сделался опасно скользким. Так что я продолжил идти за Дэном.
Когда я догнал его, он уже закинул удочку в воду, застыв на противоположной стороне широкой земляной чаши, в которую впадал ручей перед порогами. Чаша была тридцати ярдов в поперечнике, ее края резко обрывались прямо в стремнину, и воды в ней клокотали и пенились. К центру водоворота они прояснялись до такой степени, что, даже несмотря на расходящиеся от капель дождя круги, сквозь них, как сквозь стекло, можно было углядеть силуэты рыбин, довольно-таки крупных. Наверняка там водилась и форель, и еще много чего, но Дэн к моему приходу почему-то ничего не зацепил. Он стоял в том месте, где вода изливалась из чаши в широкий проток, коробка со снастями лежала открытой у его ног, на камнях. Снасти торчали наружу, во все стороны – то есть он явно планировал остаться здесь надолго. Заводить с ним разговор я не торопился; покамест он был в поле моего зрения – и на том спасибо. Примерно на полпути вокруг уступов чаши ее край опускался на вдававшийся в воду выступ. Я пристроил свое снаряжение на него, присел, открыл коробку для снастей – и вскоре уже заносил руку для первого броска.
Первый бросок – он лучший, говорю вам! Когда прижимаешь леску к стержню и надеваешь на крючки приманку, протягиваешь через жало на цевье, с захватом узла и края лески; когда со свистом разматывается катушка, а сама леска завивается в воздухе лихими параболами; когда приманка достигает верхней точки своего полета и начинает замедляться, заставляя леску спуститься прямо за ней; когда приманка падает на воду – удар и погружение занимают больше времени, чем кажется. И потом – считаешь, считаешь секундами «раз Миссисипи, два Миссисипи, три Миссисипи» и чувствуешь приятную тяжесть на дальнем конце крючка. С чем бы сравнить это ощущение? Самое близкое, что идет в голову, – момент, когда пальцы скользят вниз по гитарным струнам, задавая вступительную ноту твоей первой песни. Или когда бейсбольная бита уверенно отбивает летящий мяч прямо в перчатку кетчеру. И еще – сдается мне, схожие ощущения испытываешь, когда берешься за что-то, в исходе чего не можешь быть уверен на сто процентов; конечно, думаешь, что знаешь, что ждет тебя под водой, но вы уж поверьте мне – никогда нельзя быть уверенным, что зацепится за ваш крючок.
Рыба, к которой я примерялся, сразу же заинтересовалась приманкой, но я был слишком скор на руку – стоило поплавку затонуть, как она сразу же рванула прочь. Меня это не расстроило – играючи смотав леску, я примерился к еще одному местечку, где тушки рыб ленно парили, явно не торопясь куда-то уплыть. На этот раз я позволил приманке пробыть в воде чуть подольше – ровно на одно «Миссисипи», – прежде чем рвануть ее. Увы, и в этот раз добыча от меня ушла. Я решил было не торопиться, но азарт мой крепчал. Вон она, рыба мечты, – парит над темной песчаной взвесью; а большая-то какая – на дюйм или даже два здоровее двух предыдущих! Я забросил удочку – клюнула, чертовка! Вот-вот вытащу, и…
…и добыча моя ускользнула – вспугнутая поднявшейся из крупитчатой взвеси тварью, что закусила крючок и рванулась прочь. Мне показалось, что обхват у нее солидный – как у ствола небольшого дерева, и что чешуя у нее бледная, как сама луна. Закрепи я отмотанную леску в катушке, рыбина сломала бы мне удочку как пить дать. Как бы то ни было, удилище выгнулось от напора ручейного монстра. Рыба плавала не особенно быстро – леска моталась с катушки почти что с ленцой, но намеревалась уйти далеко. Она погрузилась глубоко в муть, на самое дно – и даже глубже, чего я ожидал от здешнего дна. Я понятия не имел, что же клюнуло на мою приманку – точно не форель и не окунь; если судить по размеру и силе – вполне возможно, карп, но карп – в этих-то краях? Бывали, конечно, случаи, когда я подсекал что-нибудь этакое, неожиданное, и долго ломал потом голову, какими же загадочными судьбами оно здесь оказалось. Если в ручей взаправду каким-то образом пробрался карп, он мог выдернуть у меня удило одним рывком головы; и если уж я всерьез вознамерился его подсечь, требовалось изменить своей обычной стратегии. Я проверил, хорошо ли натянута леска, ощупал рукоять удочки.
