Я ведь любила его.
Любила? Господи, я уже говорю об этом в прошедшем времени?
Интересно, мое разбитое сердце когда-нибудь заживет? Или оно так и останется разбитым? Можно ли от такой боли умереть?
Я надеваю комбинезон на голое тело. Carpe omnia. ИЛАЙ. Вот почему я здесь. Моя сестренка. Мое сердце.
Я раскидываю руки в стороны и снова начинаю петь, чувствуя, как расправляются голосовые связки, которые целый год стягивала человеческая оболочка.
В киноверсии жизни Азы Рэй я бы сейчас ощущала себя целой, завершенной. Поднимаясь в родные края, я избавилась бы от боли в груди так же легко, как от земной оболочки.
Но я так не могу.
{Я…}
{&,&,&}
Нет, нельзя расклеиваться.
Я читала, где-то построили часы, способные работать без человеческого вмешательства на протяжении десяти тысяч лет. Шестеренки, блоки и грузы, а еще немного надежды – и десять тысяч лет спустя мы по-прежнему сможем вести счет каждой секунде, отведенной нам для общения с родными и близкими.
Я и не подозревала, что мы с Джейсоном проведем так мало времени вместе. Казалось, впереди целая вечность и ничто не разлучит нас, кроме самой смерти. И все же я здесь, а он там…
Я несусь в родную страну, не жалея сил.
Несмотря на то, что за мной наблюдает Хейуорд, я позволяю себе поплакать о том, что потеряла, а дав волю чувствам, уже не могу остановиться.
Я рыдаю, облокотившись на бортик лодки, и слезы капают в пропасть, смешиваясь с дождем.
ГЛАВА 14
{ДЖЕЙСОН}
Никаких фотографий, никакого телефона, никакого интернета. Меня выключили из сети.
Длинные коридоры, запертые двери, за каждой из них – узники. Люди, слетевшие с катушек. Люди, чьи родственники взглянули на них и сказали: «Нет уж, увольте».
Меня отправляют на групповую терапию, где я талдычу, что «никогда не пытался покончить с собой», а остальные смотрят на меня и думают: «Ну да, конечно». Поерзав на стуле, я пытаюсь придать себе вид человека, который не предпринимал попыток самоубийства (что соответствует истине), но сам понимаю, что все равно выгляжу как-то не так.
А чему тут удивляться?
Аза Аза Аза
Я сломался.
Даже доктор так считает. По ее словам, у меня случился психотический срыв, но, клянусь, никакого срыва у меня не было! Впрочем, быть может, так говорит каждый, у кого мозги сползли набекрень. Нет-нет, все нормально, правда. Вот только у тебя ботинки на руки надеты.
В нашем организме командует парадом именно мозг, а значит, сбои в работе этого важного органа повлекут за собой неполадки по всему телу.
– Я никогда не пытался покончить с собой, – говорит один паренек, а затем объясняет, что проглотил три пары ножниц не для того, чтобы расстаться с жизнью, а для того, чтобы изгнать духов мертвых, вселившихся в его тело.
Гляжу я на этого малого, и мне становится его жалко. С ним определенно случилось что-то ужасное, и вот теперь он здесь – пытается заключить сделку с судьбой. По-моему, я совсем на него не похож.
Но…
Как.
Знать.
Меня заперли в одном отделении с кучкой шизиков, и теперь мы все дружно сходим с ума.
Эта больница не так уж сильно отличается от того места, куда упекли Азу. Она там, а я тут, и в нашей жизни уже нет ничего нормального. Как и во всем мире, наверное.
– Слышал, ты веришь в пришельцев, – говорит парень из соседней палаты.
У меня хватает глупости ответить:
– Нет, только в одного пришельца.
– Слышал, ты пытался взорвать собственную школу, – говорит другой парень, и поскольку этот вопрос мне задают уже в миллионный раз, я отвечаю:
– Пусть будет так.
– Слышал, ты считаешь себя шпионом.
На что я отвечаю:
– Такого я никогда не говорил. И вообще, все это выдумки.
А затем принимаю таблетки, запиваю их водой и продолжаю дышать, несмотря на то, что каждый вдох дается мне с большим трудом. Возможно, она никогда больше не захочет со мной разговаривать. И будет совершенно права.
Все предметы имеют странный желтоватый ореол. Я даже не поинтересовался, какими таблетками меня тут пичкают, хотя, откровенно говоря, мне насрать.
Кто я такой, чтобы говорить, где реальность, а где вымысел? Быть может, психоз – это нормальная реакция на то, что происходит с нашим миром. На глобальное потепление, голод, эпидемии, засуху, цунами, трещины в земной коре. Эти поистине библейские катастрофы уносят миллионы жизней.
Поистине магонские…
Я слежу за погодой с таким усердием, будто мне за это платят. На групповой терапии добросовестно повторяю: «Я знаю, что не являюсь источником всех проблем, которые возникли или когда-либо возникнут во вселенной».
(На самом деле, может, и являюсь.)
«Я знаю, что должен простить себя за то, что моя подруга умерла».
(Нет, не должен: это я во всем виноват – и в том, что год назад она умерла, и в том, что теперь ее бросили в тюрьму.)
– Джейсон, ты веришь, что в облаках живут люди? – спрашивает ведущая.
– Нет, – отвечаю я.
– Что там летают корабли? – спрашивает она.
– Нет, – отвечаю я.
– Ты веришь, что твоя подруга жива? Ты веришь в неземные формы жизни?
– Нет, да, нет, ДА, – отвечаю я. – ДА! ДА, ВЕРЮ. ОТВАЛИТЕ УЖЕ ОТ МЕНЯ!
Если бы не знал, что мой рассудок уже помутился, обязательно подумал бы, что это происходит сейчас. А возможно, он с каждым днем становится все мутнее и мутнее.
Односпальная кровать. О Магонии ни слуху ни духу. Никаких вестей от ШВАБР. Они, небось, рады-радешеньки, что меня сюда запихнули. Заключили. Пользы от меня уже никакой, так что хотя бы не буду путаться у них под ногами, а если начну разбалтывать их секреты, мне никто не поверит. И пока я здесь тухну, они проворачивают свои делишки.
Азы Рэй Бойл нет. Азы Рэй Куэл нет. Бесс Марчон нет.
А без них нет и Джейсона Кервина. Вот о чем я размышляю, находясь тут, на земле. Без Магонии мир стал слишком маленьким, и хотя я всю жизнь пытался выучить его наизусть и должен бы радоваться, что теперь запоминать придется в два раза меньше, оглядываясь вокруг, я знаю, что корабли были настоящими и, возможно, мне уже никогда не доведется их увидеть.
Так вот каково это – выпасть из жизни.
Я обвожу взглядом юных шизиков, рассевшихся по кругу. Быть может, они, как и я, нашли здесь убежище от внешнего мира. Убежище для искалеченных и отчаявшихся, для тех, кого накачали лекарствами, для тех, кто смотрелся в зеркало, не узнавая собственного лица, для тех, кто разбил машину, когда несся по ночному шоссе, для тех, кому стало до того грустно, что начало казаться, будто небо разразилось слезами.
