Потом усталость затягивает меня подобно зыбучим пескам и все земные тревоги отходят далеко-далеко. Я погружаюсь в дремоту, то проваливаясь в сон, то снова выплывая из него. Перед моими глазами встает Александрина, сотканная из любви и света. Она улыбается, протягивает ко мне ручонки и зовет меня к себе – туда, где нет ни боли, ни горестей, я слышу ее голос: «Мама!»
Моя спальня наполняется людьми, которые пришли проститься и отдать мне дань уважения. Приходит Шуазель. Нам с ним слова не нужны. Он уже достаточно отблагодарил меня, и я рада тому, что он останется с Луи. Нужно лишь молиться, чтобы король по-прежнему ценил его таланты.
Приходит Мири, не скрывая своих горьких слез. Проскальзывает в комнату Франни, смотрит на меня с такой нежностью, что мою слабую грудь начинают сотрясать конвульсивные рыдания. Милые Гонто, Субиз, Эйен – все верные и стойкие друзья, с которыми прожито столько лет. «Они упустили свой шанс предать меня», – думаю я и сама себя обрываю. Они – мои друзья. Если они и лелеяли какие-нибудь коварные замыслы, то ведь никто и никогда этого не обнаружил.
Приходит даже королева – она знает, что этот знак внимания для меня дорогого стоит. Помню, словно это было вчера, как меня представляли ко двору. Она была ко мне милостива, и меня тогда охватил восторг, я решила, что получила ее одобрение. Быть может, теперь и получила.
– Моя дорогая маркиза, – ласково обращается она ко мне. С годами ее произношение стало безукоризненным, ни следа не осталось от гортанных звуков, над которыми любили потешаться ее фрейлины. Одета она во все черное, седеющие волосы покрыты шапочкой. Взор слезящихся глаз кажется отсутствующим. Она ведь тоже стареет, ей-то уже стукнуло шестьдесят. – Я хочу выразить вам признательность за многие годы службы. – В ее взгляде теперь светится доброта.
– Служить вам, мадам, было моим единственным желанием.
– Вы и послужили, маркиза, хорошо послужили.
Даже Ришелье пришел проститься и принес один-единственный нарцисс. К несчастью или как символ жизни вечной? Никакого притворства, за которым сквозит откровенная неприязнь, – он лишь высказывает довольно искренние пожелания выздоровления. Мы оба выжили после многих лет борьбы и серьезных передряг, грустно думаю я, только он меня переживет. Перед уходом маршал бросает взгляд на аквариум, стоящий на камине, и высоко поднимает бровь, как будто ему кое-что известно, потом отвешивает мне изысканный поклон и удаляется.
За долгие дни тьмы и забытья мне являются немногие демоны, безукоризненно одетые, наполненные злобой и завистью. Они говорят комплименты и стараются побольнее уязвить меня. Им тоже предстоит в свое время совершить такое же путешествие, ибо никакое злорадство не в силах предотвратить неизбежный исход.
– Милочка, как вы бледны! И цвет лица совершенно неотразимый – можно было бы сказать, что болезнь вам к лицу.
– А глаза-то у вас стали еще больше, чем прежде.
– Жаль смотреть на ваши руки – вроде бы они стали узловатыми, разве нет?
– Змеиный супчик, милая маркиза, змеиный супчик, только что с плиты – моя сестра готова в этом поклясться!
И наконец, приходит мой Луи. Он только что проливал слезы – по его лицу я способна читать, как ни по какому другому. И сразу замечаю легкую красноту в левом глазу и небольшую припухлость щек. Его называют бездушным, но я-то знаю, что это не так. Ему всю жизнь приходится сдерживать чувства, находясь все время на глазах подданных, и только я знаю, сколь обманчива застывшая маска на лице короля.
Он садится на край постели и гладит мои руки. Мы оба храним молчание, потому что нет слов, подходящих для такого случая. Как я и просила, Николь приносит шкатулку. Луи открывает ее и видит две ленточки. Одна, из лучшего красного бархата, давно съежилась и выцвела.
– Ваш первый подарок, – шепчу я, вынимаю одну из ленточек, прижимаю к щеке, вдыхая аромат воспоминаний и нафталина.
У меня из глаз льются слезы, и король склоняет голову.
– Завтра я решила исповедаться и принять святые дары, любовь моя, – выговариваю я наконец.
Он согласно кивает и наклоняется, чтобы в последний раз поцеловать меня. Я закрываю глаза и глубоко вдыхаю своими измученными бесполезными легкими запах любви и жизни. Воспоминания накрывают меня волной, пока я в последний раз вбираю в себя мужчину, которого сделала средоточием своей жизни.
– Ты ни разу не разочаровала меня. Ни единого раза. Поверь. – В его глазах блестят слезинки. – Ты была мне единственным настоящим другом. Боюсь, я принес тебе слишком много огорчений.
– Нет, ничего подобного, – заверяю я и снова беру его за руку, которую никогда не хотела бы отпускать. – С вами я пережила лучшие минуты своей жизни.
– А ты… ты была для меня всем.
– Идите, – шепчу я, выпуская его руку. – Идите.
Ему пора возвращаться к жизни – к жизни, которая потечет дальше без меня. Я боюсь за него, за Францию, но для меня время тревог подошло к концу. Король удаляется, а на меня нисходит покой. Жизнь была прекрасным сном. Я прожила сказочную жизнь – не лишенную печалей, но ведь какая жизнь бывает абсолютно безоблачной? Вспоминаю цыганку. Думаю о матушке и о милой Александрине. Скоро я увижу снова их обеих. А Луи – был ли он третьей моей большой печалью?
Я исповедуюсь и принимаю причастие, а за окнами льет дождь, будто надвигается Всемирный потоп. В комнате царят полутьма и слабый аромат лилий. Умереть в Версале – большая честь. Согласно этикету здесь могут умирать лишь члены королевской фамилии. Завтра, если я до него доживу, наступит Светлое воскресенье. Хорошо ли я прожила свою жизнь? Так ли, как следовало ее прожить? Действительно ли в конце дней своих мы обращаемся к Богу не из страха смерти, а потому, что становимся мудрее?
И когда меня обступает последняя ночь со всей болью и страданиями, когда я готовлюсь переселиться во дворец куда величественнее Версальского, одна только мысль поддерживает мои силы до самой последней минуты.
Он меня любил.
По-настоящему.
Эпилог
В Пасхальное воскресенье 15 апреля 1764 года тело маркизы де Помпадур вывезли из Версаля на катафалке, запряженном шестеркой вороных коней. Людовик XV наблюдал из окна, как траурный кортеж движется под проливным дождем, и по лицу короля струились слезы. Кортеж исчез за дождевой пеленой, и подошла к концу еще одна удивительная глава в удивительной истории Версаля.
Комментарий автора
Начав свое царствование относительно целомудренно, Людовик XV весьма скоро перешел к безудержному удовлетворению своей невероятной похоти. В романе «Фаворитки. Соперницы из Версаля» упомянуты лишь некоторые из женщин, которые украшали собою королевское ложе в средний период пребывания Людовика на троне.
Розалия де Романе-Шуазель умерла родами в 1753 году, всего через полгода после своего изгнания из Версаля и из сердца монарха. Ей было восемнадцать лет. Дочь, названная в честь матери, прожила три года. Хотя сроки вроде бы совпадают, не имеется никаких доказательств того факта, что это была дочь короля.
