– Нет, – качаю я головой. Какого-то другого, неожиданного. – Бледно-голубого, – решаю я. – Тоже с оттенком серого.
Торговец мануфактурой изумленно поднимает бровь.
– Немного мрачновато, мадам, вам не кажется? Могу я посоветовать более насыщенные цвета для обивки, красный или глубокий розовый? У меня есть ткань прекрасного оттенка, который я называю «убежденность». Она отлично объединяет в себе эти два цвета.
– Нет. – Мне хочется ощущать себя как будто погруженной в прохладные воды озера, купающейся в рассветном сиянии. – Бледно-серо-голубой для обивки. И я бы хотела поставить шесть… нет, десять… ваз цвета морской волны. Высоких, до самых окон, и каждый день наполнять их… – Я задумываюсь, потом щелкаю пальцами, брови Коллена едва не вылезают со лба – больше не стану щелкать пальцами… – Букетами бруний. Они такого восхитительного серебристо-серого оттенка.
В разговор вмешивается Берни:
– Столько цветов внутри, такая странная идея. «Цветы нас радуют в саду. А не средь душных стен». Не уверен, что это уместно. А если в них поселятся пауки?
– И что? – смеюсь я. – Неужели правила этикета запрещают ставить в помещении цветы? Или их нужно убирать со стола, когда входит графиня?
– О, милая моя, не стоит ерничать, не стоит ерничать! – Берни тяжело опускается в кресло, достает огромный желтый носовой платок в тон его шейного платка и легонько промокает лоб.
Коллен кланяется.
– Велю оранжереям немедленно запастись брунией.
И хотя в глазах у мужчин мелькает тень сомнения, они выполняют мои приказания. Да и какое это имеет значение: если я ошиблась в декоре, просто все вновь переделаю. Я вкушаю первые плоды власти, которая пьянит даже больше, чем любовь. Неожиданно деньги кружат голову, и я решила, что буду тратить их, много-много денег, чтобы создать красивую жизнь для себя и короля.
* * *
Луи спешно преодолевает лестницу и входит в мой салон. В те дни, когда это позволяет распорядок, он приветствует меня после службы, потом заглядывает после обеда перед охотой, уклоняясь от того, что он называет «утомительными пустяками власти».
– Дорогой, как приятно вас видеть. – Мы виделись всего пару часов назад, но когда мы не вместе, внутри у меня все переворачивается и охватывает странная тревога.
Придворные неохотно покидают комнату, все надеются на помилование в последнюю минуту. Но король хочет видеть только меня, поэтому и ждет нетерпеливо у каминной полки, вертит в руках пару розовых фарфоровых уток. Когда все выходят, мы обнимаемся, он страстно меня целует, потом падает в свое любимое кресло.
– Орри, – жалуется он, имея в виду министра финансов.
Я глажу его по спине, ласкаю шею, наклоняюсь и вдыхаю чувственный аромат мускуса от его парика.
– В чем дело, дорогой? – бормочу я.
– Как же хорошо. Ришелье всегда уверяет, что нет ничего, что нельзя было бы излечить поглаживанием.
Я заливаюсь краской и тянусь за колокольчиком, звоню, пока Луи продолжает свои сетования.
– Орри такой упрямец, такой упрямец! – жалуется он. – Война требует денег! Как еще нам победить австрийцев? Только если Господь ниспошлет землетрясение и раз и навсегда с ними будет покончено.
Входит дворецкий с двумя блюдами: на одном – пирог с голубем, на другом – несколько кусков холодца из зайца. Луи указывает на холодец, и слуга накрывает небольшой столик. В те дни, когда он не участвует в торжественных трапезах, Луи любит немного перекусить здесь, со мной. Сегодня он, по-видимому, не голоден. Я пристально разглядываю его, но изо всех сил стараюсь скрывать свой взгляд: публичная жизнь привела короля к боязни, что на него всегда все смотрят.
Пока он ест, я развлекаю его сплетнями.
– Знаете, бедный аббат де Руан неожиданно преставился вечером во вторник, когда обедал в доме Фонтенеля в Париже. Фонтенель только-только получил лучшую раннюю спаржу и, будучи гостеприимным хозяином, сердечно предложил аббату выбрать, как ее приготовить: на сливочном или растительном масле.
– М-м-м… – Луи наслаждается холодцом из зайца; я должна не забыть похвалить своего повара и велеть приготовить его еще раз.
– Аббат выбрал растительное масло, что несказанно расстроило Фонтенеля, так как он предпочитает спаржу на сливочном масле. Но он не мог отмахнуться от желания гостя, поэтому велел повару половину спаржи приготовить на растительном, а вторую половину на сливочном масле. Как стало известно, мужчины перед ужином потягивали спиртное, и вдруг аббат свалился замертво от паралича – не успев и глазом моргнуть, как остроумно заметил Вольтер. Фонтенель тут же вскочил с кресла, перепрыгнул через тело приятеля и бросился на кухню, надеясь вопреки всему, что еще не поздно, с криком: «Готовьте всю на сливочном! Всю на сливочном!»
Луи залился смехом, а потом поинтересовался, подадут ли сегодня на ужин спаржу.
– Обязательно, милый мой, – обещаю я, радуясь тому, что ему понравилась моя история. Король нередко отпускает комплименты моему, как он это называет, «парижскому остроумию»; и когда он меня превозносит, в глубине души я смеюсь над Дианой и ее едкими словами о «бур-бур-жуа».
– Ты прекрасно выглядишь, – произносит король, покончив с зайцем. Я в бледно-желтом платье в тон примул, огромные букеты которых стоят по всей комнате. Он не замечает этой моей уловки, но общий эффект ему нравится.
По выражению его лица я понимаю, что он приходит в возбуждение. Я тут же предлагаю ему блюдо с лимонными конфетами, которые идеально дополняют и цветы, и мой наряд, и еще немного сплетничаю о маркизе де Гонто, который и принес сегодня утром конфеты. Я и сама хочу угоститься конфеткой, но тут же понимаю, что могут быть нежелательные последствия.
– Свою конфетку я приберегу, – говорю я. – Время, проведенное с вами, дарит истинную сладость.
На прошлой неделе он настоял на том, чтобы заниматься любовью на ковре, на мягком ковре Обюссон, на котором была изображена пасторальная сцена семи оттенков зеленого. Мне потом непросто было объяснить Николь, что это за пятна на лице пастушки и почему следует немедленно отправить ковер в чистку.
– Сегодня вечером, дорогой, у меня сюрприз, – пытаюсь я отвлечь его.
Луи очень любит сюрпризы, и я быстро овладела искусством устраивать для него маленькие неожиданности и развлечения. В этом году первым камер-юнкером стал герцог де Дюра, а он и рад меня слушать. Иногда я со смехом вспоминаю пылкие признания Дюра в те годы, когда я жила в Париже. А что теперь? Не зря говорят: близость короля превращает в евнухов даже самых беспутных развратников.
– Поведайте мне немедля! – надувает губы в притворном негодовании король.
– Чуть позже, любовь моя: это же сюрприз. Не будьте таким любопытным. – Я уже заметила, что Луи нравится, когда я время от времени браню его; я повинуюсь его желанию, но только отчасти. – Обещаю, вам понравится.
