Последний король признал многих из своих детей, и эти новые принцы крови разрушили установленную иерархию титулов и тем самым вызвали множество потрясений. Отголоски этих потрясений, как поведал мне Берни трагическим тоном, который он приберегает исключительно для величайших нарушений этикета, ощущаются и по сей день.
Мой Луи непреклонен: он никогда ничего подобного не допустит, поэтому и не признал отцовства графа де Люка, его внебрачного сына от Полины де Винтимиль. Но я сомневаюсь, что он любил Полину так же, как он любит меня, поэтому совершенно естественно, что он захочет признать наших детей. Они будут иметь титул принцесс и принцев крови, и к ним будут относиться с должным почтением, они сделают блестящие партии. И, разумеется, моя дорогая Александрина тоже удачно выйдет замуж. На самом деле я полагаю, что она составила бы отличную партию графу де Люку, которому сейчас уже пять лет: моя дочь выйдет замуж за сына Луи.
На третьей панели, на той, на которую падает свет послеполуденного солнца, Буше рисует малыша с восхитительными каштановыми кудряшками, в красном бархатном костюмчике. Малыш держит под уздцы пони. Я решила, что этот малыш – наш с Луи первенец, и я с удовольствием наблюдаю, как он медленно оживает под кистью художника в окружении своих будущих братьев и сестер.
* * *
День стоит знойный и слякотный. Местность ниже Креси болотистая, и лютуют москиты. Мы с садовником, стоя на террасе, планируем, как разбить сады за замком. Берни с Элизабет следуют за мной, Элизабет постоянно жалуется на насекомых и жару, Берни идет, вихляя, в новых туфлях, которые он намерен разносить до возвращения в Версаль.
– Мадам, я предлагаю снести эту деревню, – говорит месье д’Исл, мой садовник, указывая на несколько домов вдалеке.
– Ой нет, нельзя. – Я шокирована его предложением.
– Милая моя маркиза, почему нельзя? – удивляется споткнувшийся о булыжник Берни, который с трудом удерживается на ногах, чтобы не упасть. – Прекрасное предложение. Если деревеньку и эти уродливые… хибары – я не знаю, как еще их назвать, – передвинуть, тогда откроется вид на реку и можно будет беспрепятственно наслаждаться закатом, чтобы не мешали… как еще назвать эти строения? Конечно же, домами не назовешь. Коровники? Как называются строения, где живут коровы?
Я колеблюсь.
– Подобная перестановка. Люди…
– Жанна, не думайте о мелочах. Вы должны научиться думать, как врожденная аристократка, соответственно своему статусу и положению, – раздается мелодичный голос Элизабет. – Вы должны научиться величию. Думать о подобных мелочах – ниже вашего достоинства. Ой, пошла прочь, муха! Неужели они летают парами?!
Я смотрю на домики вдали; несмотря на жару, из одного клубится дымок. Но что правда, то правда – если их убрать, вид будет намного лучше. Все же стремятся к идеалу, разве нет?
– Отлично, тогда уберите их, – бормочу я д’Ислу, который одобрительно кланяется.
Мы продолжаем прогуливаться по террасе, чтобы посмотреть, как продвигается строительство каменной лестницы, которая ведет к реке. Белый известняк из Лимузена, на каждой ступеньке лестницы вырезаны волны и рыбки.
– Я спущусь и поднимусь два раза. Смотрите на меня, – говорит Берни, решительно направляясь вниз. Мы смеемся над его покачивающейся походкой, а он, еле спустившись, сдается и скидывает неудобные туфли, красные каблуки которых не меньше пяти сантиметров.
– Что за напасть эти москиты! – жалуется Элизабет, ударяя себя по щеке, и на ней остается едва заметный след крови, которая смешивается с румянами. – Это уже пятый за сегодня. Плевать на эту деревушку – что делать, чтобы избавиться от этих летающих дьяволов?
Но вскоре все эти мелкие заботы поблекли перед моим собственным горем: ребенка больше нет. Кровь, слезы и уединение в собственной спальне, чтобы выплакать поселившуюся в душе боль.
От Мориса де Сакса, маршала де Сакса, командующего королевской армией
Брюссель, Австрийские Нидерланды
24 июня 1746 года
Мадам!
Разрешите выразить свою благодарность за Ваше последнее послание и бутылочку мадеры – откуда Вы узнали мое пристрастие именно к этому напитку?
Мадам, король продолжает пребывать в великолепном здравии; Вы наверняка уже слышали о наших победах во Фландрии и продолжающемся превосходстве Франции. Благодаря всем нашим победам, Его Величество пребывает в великолепном настроении, но если Вы простите мне мою дерзость, мадам, я признаю, что его счастье лишь отчасти можно отнести на счет наших побед.
Я заверяю Вас, мадам, в его преданности. Он радуется Вашим письмам и хранит ленточки, которыми они перевязаны; подобная преданность пристала монашкам, а у нашего короля подобное одновременно и трогает, и очаровывает. Если простите мне мою дерзость, мадам, я смахну слезу, поскольку такие трогательные сцены напоминают мне мою молодость, когда я познакомился со своей дражайшей супругой, а потом с моей дорогой любовницей.
Навсегда преданный Вам, готовый к услугам, мадам. Буду продолжать держать Вас в курсе всего, что заботит Наше Христианское Величество.
Мадам, остаюсь преданным и верным Вашим слугой,
Луи де Сакс
Глава семнадцатая
Весь Версаль, в котором уже и ступить негде, затаив дыхание, ждет, когда у дофины начнутся схватки. Я держусь подальше от ее переполненных покоев, сижу в своих апартаментах с Элизабет и Франни. Пытаюсь читать новый перевод «Памелы»
[8] на французский, но мысленно постоянно возвращаюсь к Луи, который сейчас так далек от меня, в огромном зале, поглощенный всеми этими церемониями вокруг рождения будущего короля. Он вернулся всего четыре дня назад, и наше воссоединение превзошло все мои ожидания. Я плакала, и король плакал вместе со мной.
Даже если бы мне было позволено входить в покои дофины, мне самой не хотелось бы находиться среди этой толпы зевак, которые сгрудились вокруг, болтают, играют в карты. Я до сих пор не отошла от боли утраты ребенка, и теплых чувств к дофине не испытываю. С ее стороны я видела только холодность, а ее супруг так и продолжает метафорически показывать мне язык. Но ради Луи, ради Франции я желаю ей всего самого хорошего.
– Бедняжка дофина, – произношу я, открывая последнюю страницу книги, чтобы узнать, удастся ли господину Б. соблазнить Памелу. – Эта толпа в ее покоях наводит ужас.
– Ох, Жанна, не будь такой буржуазной! Людям наплевать, кто был твой отец или кем он не был… – Элизабет изгибает бровь. – Но так уж принято в лучших семействах.
Мне не по душе, что Элизабет постоянно напоминает мне о моем происхождении, как будто мне мало достается за пределами моих покоев. Тем не менее она хороший друг, и я ценю ее честность, поскольку правда – настоящая редкость в Версале.
