Я поднимаю подушку, со скорбным видом отдаю ее принцессе; во время поездки меня осенило, что теперь, со смертью Генриетты, при дворе принцесс кое-что может измениться. Возможно, сократится количество фрейлин, и я побаиваюсь, что могу остаться без места. Хотя я терпеть не могу своих обязанностей, но прислуживать одной из принцесс – заветное желание каждой дамы, к тому же пусть и скудная, но возможность пополнять свой гардероб.
К счастью, я не верю, что Аделаиде известно о моем зарождающемся флирте с ее отцом; она зациклена на себе самой, и ее враждебность, большая ее часть, направлена на маркизу. Чему я несказанно рада, потому что мне не хочется, чтобы эта своевольная юная свинья ополчилась против меня.
– Маркиза – это пародия, – сочувственно шепчу я. – Вот в такие моменты и проявляется во всей красе ее буржуазное происхождение. Моя тетушка говорит, что, как ни скрывай, а свинья остается свиньей.
– Не стану ее встречать! Не стану! Я должна найти отца и сказать ему, чтобы отослал ее прочь. Узнайте, где он!
Конюший поспешно бросается выполнять приказ, а Аделаида падает на кровать и заходится громкими рыданиями. Мне хочется закатить глаза, но маркиза де Киврак пристально наблюдает за мной; и я до сих пор не знаю, чем я заслужила ее неприязнь. Обычно я считаю, что всему виной моя красота, но она сама невероятно красива: золотистые волосы, орехового цвета глаза, которые даже больше моих.
Маркиза прибывает в Шуази на закате, и с той самой минуты, как она приезжает, кажется, что она всегда была здесь. Она берет скорбящего короля и бразды правления замком в свои руки; расселяет стекающихся сюда встревоженных друзей и придворных по покоям; устраивает подходящие, траурные, мероприятия – чтение Платона в знак почтения на греческом языке; длительные прогулки, чтобы собрать зимние ягоды боярышника – любимые ягоды Генриетты; и она даже мягко побранила меня за мое желание однажды развлечь короля театром теней, где изображения животных возникают при помощи рук.
Король улыбается мне впервые с тех пор, как начался весь этот ужас.
– Нельзя лишать ее радости; быть может, именно такой детской непосредственности нам и не хватает, – говорит он, продолжая улыбаться мне. Я улыбаюсь в ответ и думаю: пусть считает это детской непосредственностью – посмотрим, в какие игры этот ребенок будет играть позже.
– Нет, – решительно отвечает маркиза, и я становлюсь свидетелем очередного проявления ее мягкого, но бесспорного могущества. – Сейчас не время для глупых игр. И, кроме того, дорогой мой, это совершенно не похоже на уточку. – Она машет в сторону стены, где стоит свеча, чтобы тени стали больше: – Слишком явно заметен твой большой пальчик.
– Ах, вы совершенно правы, моя дорогая маркиза, – послушно отвечает король, – хотя мне кажется, что это довольно красивая уточка, – добавляет он и подмигивает мне.
Маркиза перехватывает этот взгляд, но ловко делает вид, что не замечает этого. Она протягивает руку для поцелуя, и король повинуется.
– Я хочу рассказать вам трагическую историю, – негромко произносит она, голос ее, как траурная сирена, обволакивает его. Она усаживается рядом с ним, отворачивая его от стены, на которой я продолжаю показывать уточку. Демонстративно. Большой палец на своем месте – его можно легко принять за лапку. – Бедный граф де Руффек, кузен, вы знаете, герцога… лед… три колеса провалилось… дикие утки…
Я смотрю на профиль маркизы, на ее изящный носик, зачесанные высоко волосы, перевязанные лентой с шелковыми черными букетиками цветов. Она непобедима, неожиданно приходит мне на ум. Ее враги ослеплены собственными надеждами и ненавистью, а король по-прежнему продолжает полагаться на нее и, быть может, все еще ее любит.
Я перестаю показывать уточку и уношусь прочь от омерзительной истории маркизы о целой семье, которая умерла от холода зимой, – скорее всего она ее придумала на ходу, но история оказалась весьма кстати. Я беру персик из вазы с фруктами, стоящей на боковом столике, но замечаю, что персик мятый, – такой фрукт никогда бы не вынесли из теплиц маркизы в Версале. Я со злостью думаю, протыкая пальцем коричневую подгнившую кожицу и начиная есть: она сама, как этот персик, – старая и подпорченная. А я такая красивая, и король больше любит смеяться, чем грустить. Хотя, похоже, и погрустить он не прочь.
Я в изумлении осознаю, что ревную. Как нелепо! Она старая, увядающая, а я молодая и красивая, с чего бы мне к ней ревновать?
Позже я ускользаю из замка и нахожу Бисси. Он полностью оправился после прекращения наших отношений, но я до сих пор время от времени дарую ему свою благосклонность, чтобы не допустить и мысли о том, что он может наложить на себя руки от горя. Хотя, по-моему, он не из тех, кто в приступе хандры готов выпить яд.
В мерцающем свете свечи я показываю ему свою уточку, которая, как он уверяет, довольно изящная и похожа на настоящую.
– Но не настолько восхитительна, как это удивительное создание, – говорит он, показывая мне изображение, которому научился в полку, – идеальный овал, в который что-то входит и выходит. И это совсем не животное.
Глава тридцать восьмая
Когда маркиза считает, что пришло время, мы направляемся в ее замок в Бельвю. Она хочет поставить для короля пьесу; тот театр, который она основала в Версале, прекратил свое существование, но в Бельвю есть небольшая сцена.
Мадам Аделаида неохотно – или безо всяких колебаний? – позволяет мне присутствовать. Пока о каких-либо перестановках при дворе Аделаиды речь не идет, но на всякий случай мы с тетушкой старательно распускаем всякие слухи о других придворных дамах. Мы говорим Аржансону о своих подозрениях относительно маркизы де Майбуа, у которой на ногах шесть пальцев, а еще мы слышали, что герцогиня де Бриссак жаловалась на то, что уже устала носить черное.
Для своего театра маркиза выбирает старомодную оперу-балет «Празднества, или Триумф Талии» – «Les Fétes de Thalie»
[14]. Музыка довольно приятная, особенно увертюра, это действительно шедевр, но остальное безнадежно устарело. Маркиза будет играть роль Женщины, мне досталась роль Девушки – очень подходящая роль. Неужели она не знает, что Девушка всегда выигрывает у Женщины? Женщина после тридцати, со своей посеревшей кожей и морщинами, никому не интересна. А еще у нее бели. Если бы в карточной колоде была принцесса, в паре к валету, она всегда бы била королеву.
– Отлично, отлично, – размышляет вслух тетушка Элизабет. – Все судачат о ее образованности, но она сама должна увидеть, что и в подметки тебе не годится!
– М-м-м… – Я бы не стала так превозносить свои актерские способности, а еще я немного удивлена, что маркиза, которая, как известно, очень щепетильна в выборе актеров, решила даровать эту роль мне. Но как бы там ни было, будет весело, я рада оказаться подальше от Аделаиды и ее злющих фрейлин.
– «Случайно, о госпожа, случайно я оказалась здесь и начала беседу», – читаю я сценарий. Какие глупые фразы! По крайней мере, это балет. Окружающие всегда делали комплименты моей изящной походке.
