– Неужели компании реально получают прибыль от рассылки этой макулатурной рекламы, раз готовы тратить на нее время и деньги?
– Вряд ли. Но стоит ли тратить время и деньги, чтобы остановить их?
Ее квартира находилась на втором этаже, и Стерлинг чуть помедлила перед дверью, достав ключи.
– Возможно, у меня там легкий бардак, – сконфуженно произнесла она, – я начала отбирать вещи для передачи в благотворительный фонд.
– Но свободная тропинка там осталась?
– Да.
– А как насчет живности?
– Не-ет, – с отвращением протянула Элиза, искоса глянув на меня.
– Ну, может, какие-нибудь цветочки?
– Нет!
– Тогда все отлично.
– У тебя подавляюще низкие критерии. – Она вздохнула и, открыв дверь, включила свет в прихожей.
Войдя вслед за ней, я закрыла и заперла дверь и бросила первый взгляд на ее жилище.
– Боже, Элиза, охренеть!
Вздрогнув от изумления, Стерлинг уронила ключи, хотя ее рука тянулась к крючку.
– Ты никогда не называла меня Элизой.
– Потому как никогда еще не видела этого. Может, я уже вовсе не смогу больше называть тебя Стерлинг.
Густо покраснев, она подняла ключи и аккуратно повесила их на штырек одежной вешалки.
– То есть, видимо, Эддисона мне сюда пускать нельзя?
– О нет, блин… он сразу с воплями умчится обратно на парковку.
Рассмеявшись, я слегка продвинулась в глубь квартиры. Стены выкрашены изысканно-холодным розоватым цветом, хотя одна стена – для контраста – розовела более смело. Раздвижная застекленная дверь вела на крошечный балкон, закрытый не только плотными жалюзи от солнца, но и ярко-розовой портьерой и прицепленными к карнизу лавандово-голубыми занавесками с волнистым завершением типа… как же это, может, типа подзора? Или оборки? В общем, эта более короткая оборка окаймляла верх занавесок, а сами они еще были обшиты двумя рядами розовой тесьмы, украшенной пунктирно-крошечными шариками. Вся обстановка комнаты выглядела идеально стильной, как изысканное угощение из журнала «Жизнь Марты Стюарт», типа изящных кексиков в гофрированных формочках, глазурованных рукой самой Благословенной святой Марты, сошедшей с телеэкрана
[29]. Тот же идеальный стиль сохранялся на кухне, где даже набор полотенец на буфете гармонировал по цвету с ручками плиты.
Единственный относительный беспорядок я заметила вокруг обеденного стола, покрытого бледно-желтой и мятно-зеленой скатертями. На двух креслах висели какие-то вещи; на одном стояла полупустая открытая коробка, а на другом – почти полный мешок для мусора.
– Боже, Элиза Стерлинг, охренеть. Я… честное слово, я не могу припомнить, когда в последний раз видела так много рюшечек. Или это оборочки?
Лицо ее уже пылало, и она деловито повесила сумочку на штырек рядом с ключами.
– Пожалуйста, не говори Эддисону.
– Пожалуй, я не стану портить ему такой сюрприз. – На меня напал безудержный смех, а бедная девушка с каждой минутой выглядела все более смущенной, поэтому я обхватила ее плечи не медвежьим, а скорее легким, как у коалы, объятием и спросила: – Почему же ты никогда не упоминала, что у тебя столь изысканные девчачьи вкусы?
– Гм-м…
– Почему?
Привалившись к ней, я уткнулась подбородком в ее плечо и задумчиво добавила:
– Пытаюсь вспомнить последнюю тренировку, когда ты боксировала с мужчиной и он в итоге отделался лишь многократным падением на маты. Ты неизменно показывала превосходные способности. Именно поэтому Эддисон избегает тренироваться с тобой. Вот пусть для начала победят тебя в спарринге, а уж потом попробуют пошутить над твоими розовыми оборочками.
Элиза усмехнулась и оттолкнула меня.
– Ладно, пойду сначала переоденусь, а потом помогу тебе разложить диван.
Я переоделась в гостиной в спортивные трусы и футболку, тайно позаимствованные из комода Эддисона, поскольку мои собственные нуждались в стирке, и обнаружила, что ящик одного из дальних столов на самом деле служит миниатюрным оружейным сейфом.
– Ноль-два-один-четыре-два-девять, – сообщила Стерлинг, вернувшись в гостиную и увидев, на что я смотрю. – Понимаю, это глупо, но мне хотелось придумать такой код, чтобы сразу всплывал в памяти.
– «Ноль-два-один-четыре» – что это, Валентинов день? А «два-девять?»
– Резня в День святого Валентина, тысяча девятьсот двадцать девятый
[30].
Переварив эту информацию, я обвела взглядом все кружевное, пастельных тонов, совершенно гармоничное убранство.
– М-да, Элиза Стерлинг, ты – сложная личность.
– А что, среди нас есть другие?
– Ох, дьявол, нет.
Передвинув журнальный столик к телевизионной тумбе, мы освободили место, разложили диван, превратив его в нормальную кровать, и застелили ее комплектом постельного белья, который она извлекла из бельевого шкафа. Бедняжка лишь недоуменно закатывала глаза, то и дело слыша мои подавленные смешки.
– Ничего не могу с собой поделать, – со смехом призналась я. – Ведь на работе ты всегда выглядишь такой строгой: черно-белые костюмы, зачесанные назад волосы, исключительно скромная и аккуратная косметика… а здесь у тебя прямо какая-то волшебная сказка. Мне нравится.
– Неужели?
– Безусловно! Просто моим мозгам нужно время, чтобы привыкнуть к двум твоим ипостасям. И вообще, знала бы ты, как долго я хохотала, впервые увидев квартиру Эддисона.
– Правда? Странно, а я именно таким и представляла себе его жилище.
– А как бы ты изменила его обстановочку, чтобы она еще больше соответствовала натуре Эддисона?
Элиза немного подумала, натягивая наволочки на подушки и взбивая их.
– Я бы убрала фотографии со стены и заменила стол на что-то более прозаичное, – наконец сказала она, – это не в его стиле.
– Зато в стиле Прии.
– Я обожаю эту девчонку.
Мы не стали тратить ночь на болтовню; все-таки у нас выдалась пара чертовски длинных дней. Несмотря на жуткую усталость, я не смогла сразу уснуть. Уже недели две я не спала дома, и хотя этот диван-кровать удобен настолько, насколько это вообще возможно с такой мебелью, тем не менее он остается всего лишь чужим диваном.
Но не диван, пожалуй, мешал мне уснуть. Половину нашей жизни мы проводим в дороге, спим в любых отелях на неудобных кроватях. Мы спали и на кушетках в полицейских участках, а иногда даже на полу в конференц-залах, когда у нас имелась возможность хоть немного вздремнуть.
