– Меня зовут Мерседес, и сейчас я открою дверь, понятно? Но ты должна оставаться там, где стоишь. Сможешь?
– Смогу… смогу остаться. Смогу.
– Хорошо. Сейчас ты услышишь, как я открываю замки, понятно? Я не ухожу.
Сунув мобильник под резинку легинсов, я открыла замки. Когда дверь открылась, девочка подалась вперед, но сдержалась, сжав перед собой руки.
На вид она показалась мне немногим старше Сары, еще совсем подросток, с очочками, скособочившимися на носу. Кровь окрасила ее лицо и руки и полы длинного вязаного жилета – единственной одежды, не считая нижнего белья. На теле также заметны синяки – на запястьях, на открытой части груди. И что-то вроде свежего ожога от сигареты на ключице.
На подъездной дороге темнели только силуэты наших с Шиван машин, и на обочине улицы было пусто; не видно вообще никаких проезжающих или уезжающих машин и никаких признаков присутствия другого человека вблизи дома.
– Милая, как ты добралась сюда?
– Женщина, – со вздохом выдавила она.
– Она еще здесь?
– Н-н-нет… Мы завернули на вашу улицу, и она велела мне выйти и пройти сюда по улице. Я слышала, как она уехала.
Cógeme
[32]. Спокойно. Вероятно, что-то записалось на камеру, установленную на почтовом ящике. Ну, пожалуйста, пусть она что-то записала…
– Ладно, милая. Всё в порядке.
В интересах безопасности я осторожно засунула пистолет за спину все под ту же резинку легинсов, подумав, что никогда не пойму тех, кто считает это отличным местом для хранения оружия. Затем медленно, убедившись, что она смотрит на меня, вышла на крыльцо и коснулась ее руки.
– Может, mija, ты присядешь? Как тебя звать?
– Эмилия. – Она шмыгнула носом. – Эмилия Андерс.
– Эмилия, ты ранена?
– Голова, – помедлив, ответила она, чуть склонив голову.
– Можно я посмотрю?
На сей раз девочка кивнула еще более неохотно – но кивнула. Я помогла ей сесть на качели, лучше освещенные, и как можно мягче, едва касаясь головы, осмотрела кровавый след на ее виске. Почти под самыми волосами, из припухшей – с гусиное яйцо – раны медленно сочилась кровь.
– Эмилия, сколько тебе лет? – спросила я, не давая ей молчать.
– Почти четырнадцать.
– Почти? Когда у тебя день рождения?
– Еще только в сентябре, – призналась она, сжав кулачки на бедрах, – но четырнадцать звучит солиднее, чем тринадцать.
– Да, помню, мне в твоем возрасте тоже хотелось казаться старше. Ты не против, если я поправлю тебе очки? И спущу их чуть ниже, чтобы лучше видеть твои глаза.
– Ладно.
При всем старании мне не удалось нормально заправить дужки за уши – вероятно, их придется чинить уже профессионалу, – но очки сели более прямо, и я разглядела, что ее зрачки расширены, но нормально реагируют на свет. Видимо, удар был достаточно сильным, чтобы ошеломить и отчасти подавить сопротивление, но вряд ли вызвал сотрясение мозга.
– Эмилия, милая, расскажи, что случилось?
Она поведала мне до боли знакомую историю, но в отличие от прежних – Ронни, сломленного и покорного, и Сары, защищавшей младших детей, – Эмилия оказала сопротивление женщине, которая разбудила ее и потащила в родительскую комнату.
– Она назвала меня неблагодарной, – прошептала девочка, следя за тем, как я набираю сообщения Холмс и Эддисону.
Я слегка развернула мобильный в ее сторону, чтобы она лучше видела дисплей. Холмс ответила, пока я печатала вызов Эддисону, сообщив мне, что выезжает вместе со «Скорой помощью», и посоветовав мне продолжать разговаривать с Эмилией, не отвлекаясь на звонки.
Такое задание мне по силам.
– Почему она так подумала?
– Она сказала… сказала, что помогает мне. Сказала, что обеспечит мою безопасность. Велела мне прекратить сопротивляться, но я не послушалась. И она ударила меня. Она убила моих родителей и заставила меня посмотреть. – Дыхание девочки участилось, ее плечи задрожали, и она начала задыхаться.
Я склонилась к ней и, мягко положив руку на спину, заставила наклониться вперед.
– Опусти, mija, голову к коленям как можно ниже. И просто дыши. – Я поддерживала ее спину, не пытаясь гладить, поскольку заметила уходящие под жилет синяки и боялась сделать ей больно. – Просто постарайся восстановить ровное дыхание.
Я чувствовала, как она дрожит под моей рукой, как вяло вздымается ее грудь, сотрясаемая тихими всхлипами.
– Здесь ты действительно в безопасности, Эмилия, поверь мне.
В посланном Шиван сообщении я просила ее оставаться в доме. Если она выйдет, то, скорее всего, рванет к своей машине и уедет. Не думая о том, во что это обойдется мне лично, я совершенно не хотела, чтобы Холмс потом вызывала ее для допроса. Это могло обернуться большим стрессом.
– Я и дома была в безопасности, – возразила Эмилия прерывистым и тонким голосом.
Я слегка надавила мизинцем на зеленоватый край синяка на ее лопатке, и девочка поморщилась.
– Родителям разрешается наказывать своего ребенка, – монотонно пробубнила она.
– Но им не разрешается вредить ему.
– Поэтому нам надо убивать их? Что, убийство разрешено?
– Нет. Эмилия, нет, убийство – это тоже плохо. Нам придется остановить эту особу.
– Моя мама… – Она судорожно вздохнула – и тут же застонала от острой боли. – Мама говорила мне не сопротивляться, делать все, что говорят, и тогда со мной все будет в порядке… – Девочка заплакала, и я обняла ее, чтобы не дать свалиться с качелей. – А та женщина подошла к моему папе, и я стояла там, как идиотка, держа за руку умирающую маму. Мою маму… и ничего не делала.
– Ты и не могла ничего сделать, – тихо возразила я, – ведь у той женщины был пистолет, детка, и она уже ударила тебя. Если б ты продолжала сопротивляться, она, вероятно, убила бы и тебя.
– Но она говорила, что оберегала меня.
Прикусив губу, я пыталась придумать, чем можно утешить потрясенного, расстроенного ребенка.
– Понимаешь, Эмилия, когда кто-то озадачил себя спасательной миссией, поставив перед собой четкую цель, то любой, кто мешает этому, может оказаться в серьезной опасности. Этой особе необходимо было спасти тебя, но если б ты слишком упорно сопротивлялась, если б дала ей повод думать, что тебя уже нельзя спасти… Милая, нам приходилось сталкиваться с такими одержимыми безумцами. Она могла бы убить тебя или по меньшей мере очень сильно ранить. Ты послушалась маму – и, вероятно, спасла себе жизнь. Должно быть, мама очень любила тебя.
– Она же моя мама! Моя мама! Моя мама! – Слова Эмилии перемежались судорожными рыданиями, и я просто поддерживала ее, слегка покачивая на качелях.
