Услышав стон за спиной, я резко развернулась. Эддисон.
– Мерседес…
Я опустилась рядом с ним. Скорчившись, он обхватил руками левую ногу ниже колена, изо всех сил притянув ее к груди. Между его пальцами просачивалась кровь, густая и темная. Сунув в кобуру вдруг невероятно потяжелевший пистолет, я содрала с себя блузку, рассыпая по земле оторвавшиеся пуговицы, и принялась обматывать его рану.
– Ты же понимаешь, – процедил Брэндон сквозь стиснутые зубы, – теперь-то уже все наверняка сочтут, что мы с тобой спим вместе.
Первый тугой узел я затянула над пулевым отверстием, и Эддисон взревел от боли.
– Как он? – дрожащим голосом спросила Стерлинг.
– Его нужно будет поднять. Вертолету здесь не сесть, а сам он дойти не сможет. А тащить его из леса слишком далеко.
– Так ты завуалированно пытаешься обозвать меня толстяком?
– Так я завуалированно пытаюсь подшутить над тобой, мечтая предоставить твою раненую плоть милосердной заботе Прии.
Этот кретин живо ухмыльнулся в ответ.
– Когда ее ранили, я являл собой образец сдержанности.
– Это еще не значит, что она будет вести себя так же.
Эддисон поморщился от пульсирующей волны боли, и я почувствовала, как под моими руками судорожно сжались его мышцы.
– Вопрос! – проревел морпех в полном снаряжении, спустившись на веревке с зависшего вертолета. – Кто-то ранен?
Касс, схватив его за локоть, подтолкнула в нашу сторону. В корпусе морской пехоты, если я правильно помню, не предусмотрено наличие медицинского персонала, но в большинстве подразделений есть специально подготовленные санитары. Солдат бросил быстрый взгляд под уже пропитавшуюся кровью повязку, потом повернул голову и передал указания по рации, закрепленной на плече. Второй морпех спустился на землю с какой-то складной панелью и веревочной оснасткой.
– О черт, нет… – проворчал Эддисон.
Я щелкнула его по лбу испачканными кровью пальцами.
– Еще как да; ты отправишься с ними и не забудешь поблагодарить их, – грозно предупредила я его.
А потом, воспринимая его как брата и осознавая, что мы оба до безумия напуганы, я прочесала пальцами его всклокоченную кудрявую шевелюру. И оторвалась от Эддисона только тогда, когда морпехи ловким приемом плавно подняли его и перенесли на оснащенное веревками дощатое сиденье. Подсоединив это устройство к свисающим из вертолета веревкам, они сделали серию крепежных узлов, на мой неискушенный взгляд, слишком простых для безопасности, и обвязали также веревками себя и Эддисона. Лебедка вертолета начала поднимать их. Напоследок я увидела, как Брэндон устало и чуть насмешливо отсалютовал морпехам, втянувшим его на борт.
Вцепившись в мою руку обеими руками, Касс рывком подняла меня с земли.
– Нишель, – напомнила она мне, не глядя на удаляющийся вертолет.
Точно. Травмированный ребенок, абсолютно не понимавший, что происходит.
Плечи девочки подрагивали, но она крепко обхватила Элизу руками, уткнувшись лицом в ее живот. Стерлинг растирала ей спину между лопатками, давая необходимую точку опоры.
– Нишель?
Чуть повернув голову, она глянула на меня одним глазом.
Я присела на корточки рядом с ней, стараясь не касаться обнявшейся парочки своими окровавленными руками.
– Ты очень храбрая девочка и большая умница, – похвалила я ребенка. – Ты ведь сразу сообразила, что мы пытались сделать, правда?
– Не сразу, – пробурчала Нишель в футболку Элизы.
– Но быстро догадалась. Несмотря на такую пугающую обстановку, ты догадалась и помогла нам. Спасибо тебе, Нишель. Мне жаль того, что случилось, и очень жаль, что сначала ты испугалась еще сильнее. Но ты знаешь, твоя мама ждет тебя дома и очень беспокоится о тебе.
Она слегка взбодрилась. Не настолько, чтобы отойти от Стерлинг, но, по крайней мере, я уже увидела ее лицо целиком.
– Она хорошо себя чувствует? – порывисто спросила Нишель. – У нее текла кровь из раны, но я не смогла увидеть, тяжело ли она ранена.
– Да, сейчас ей больно, – признала я, – но она быстро поправится. Как только увидит, что ты цела и невредима, вы вместе поедете в больницу. Твоего папу уже доставили туда. Хотя я не знаю, как он себя чувствует. Его увезла машина «Скорой помощи», еще до того, как я подъехала к вашему дому.
Лесной массив огласился призывными криками. Касс, дежурившая около тела Кары, убрала мобильник в карман.
– МАРКО! – что есть мочи заорала она, и из леса донеслась волна потрясенного смеха.
– Федеральная дуреха, – завопил кто-то в ответ. – Только избранным позволено так называть Марко!
– Не могла же я крикнуть «Поло», зная, что ты недостаточно сообразителен, чтобы поставить на первое место «Марко»!
Нишель хихикнула, хотя выглядела слегка шокированной их громогласной перепалкой.
– Нишель, мы действительно очень обрадовались тому, что с тобой всё в порядке, – продолжила я, сама испытывая легкое головокружение, – поэтому можем выглядеть глуповатыми. Это нормально, понимаешь?
Она кивнула, смущенно улыбнувшись.
На поляну вывалила небольшая толпа, в основном полицейские и пара наших агентов. Женщина в форме офицера полиции подошла к нам и улыбнулась девочке.
– Привет, Нишель. Меня зовут офицер Френдли
[58]. Ты помнишь меня?
После кратких раздумий опять послышался легкий смешок.
– Вы выступали в моей школе. Говорили, что ваше настоящее имя и вправду офицер Френдли.
– Так оно и есть, – заметила женщина, показав на свой именной жетон. – Ханна Френдли. Пока мы искали вас, из больницы позвонили твоей маме. С твоим папой все будет в полном порядке. И совсем скоро ты увидишь их обоих.
Нишель оглянулась в сторону Кары, но вставшие плотной стеной полицейские полностью заслонили ее тело.
– Можно мне… мне…
– Все нормально, Нишель, ты можешь спросить нас, о чем хочешь.
– Я ведь не сделала ничего плохого, правда? Она похитила меня не потому, что я плохо себя вела?
– Ничего подобного, – твердо заверила я ее. – Эта женщина жила здесь в детстве. Ее отец был плохим человеком, он обижал ее; и когда она безумно расстроилась из-за одного несчастья, то подумала, что твои родители могли обижать тебя, поскольку живут теперь в том самом доме. А ты ни в чем не виновата – ни ты, ни твои родители. Уверяю тебя.
Нишель пристально посмотрела на мое лицо, словно запоминая его; взгляд ее темных глаз задержался на шрамах, полученных мной в то время, когда я была лишь на год старше, чем она.
