– Значит, все закончилось? – спросил Джейсон.
– Все закончилось.
– Я рад, что вы уладили это дело.
Остаток дня я провела, слоняясь вокруг дома, впервые почти за неделю включила свой личный мобильник и, подсоединив его к лэптопу, перенесла туда фотографии, которые хотела сохранить. После этого с известным удовлетворением я вытащила SIM-карту и выбила дерьмо из этого треклятого мобильника бейсбольной битой. Я все равно собиралась менять его и на сей раз даже не подумаю сообщать номер Эсперансе.
Я осознавала, конечно, что могла бы просто сменить номер, не уничтожая мобильный. Но такой способ доставил мне большее удовлетворение.
Ближе к вечеру я сходила в «Уоллмарт» и вернулась с набором пластиковых контейнеров. Черный бархатный мишка опять устроился на моей прикроватной тумбочке, целый и невредимый, но остальные улеглись слоями в пластиковые коробки, наряду с нафталиновыми шариками для защиты от моли. В стиральной подсобке, оборудованной кондиционером, имелась кладовка, где вещи могли храниться, не подвергаясь воздействию сырости и прочих внешних проблем, и когда стопка коробок исчезла за закрытой дверью, у меня возникло ощущение, будто мне отрубили палец.
Стены моей спальни выглядели опустевшими, даже оголенными, но, возможно, так даже лучше. Поменяв постельное белье, я распласталась на кровати, нагретой солнечными лучами, и отпустила свои мысли на волю. Мне надо принять решение, но, как правильно заметила агент Дерн, у меня достаточно времени. Не стоит спешить, раз есть время.
Вечером я опять поехала в Бетесду. Согласно словам дежурной медсестры, еще не прошло и получаса, как Эддисону вкатили полную дозу «Дилаудида», поэтому неудивительно, что он пребывал в отключке, когда я вошла в палату. Дженни исчезла, но Прия растянулась на узеньком диване с пачкой фотографий и пугающим запасом альбомов для газетных вырезок и прочих памятных мелочей.
– Ха, ну и как дела у Эддисона и Стерлинг? – спросила она.
– Это он сказал тебе? – Я устроилась на кресле между ней и кроватью, справа от Эддисона.
– Вроде того, – с сомнением протянула Прия. – Он спросил меня, не странно ли будет продолжать называть человека по фамилии после поцелуев.
– И что ты ответила?
– Что не более странно, чем постоянно называть по фамилии своих сестер, – с хитрой усмешкой заявила она. – Я рада, что ты слегка оклемалась.
– Оклемалась, – повторила я, смакуя это слово, – пожалуй.
Прия знает, как трудно бывает оклематься. Она прожила, пытаясь оклематься, пять лет и до сих пор пытается последние три года, залечив раны; у нее все еще бывают дни, когда в лучшем случае удается лишь оклематься.
Я вытащила журнал головоломок, надеясь избавиться от искушения украдкой заглянуть ей через плечо, чтобы выяснить, чем она занимается. Прия, разумеется, даст нам посмотреть эти альбомы, когда будет готова.
– Равенна наконец-то проявилась, – сообщила она, задумчиво разглядывая какой-то снимок. – Жила с подругой на Внешних отмелях. В поисках Интернета им пришлось бы перебираться на другой остров, но они не заморачивались. Она только сегодня опять включила свой мобильник.
– Как она себя ощущает?
– Оклёмывается, – улыбка вернулась, мимолетная, но искренняя, – и собирается присоединиться к нам в Мэриленде для финальной фотосессии. После этого намерена обновить свой паспорт и подготовить все необходимое, чтобы отправиться потом вместе со мной в Париж. По-моему, она почувствует себя лучше, когда их с матерью разделит океан.
– Меня немного беспокоит то, чему она может научиться от тебя и твоей матери.
– На нашей улице, недалеко от нашего дома, есть балетная студия. Я делала много их официальных фоток, они разрешали мне снимать репетиции и занятия в классах, и даже несколько сценических программ. Думаю, я сведу ее туда и представлю им.
Да, Патрис Кингсли с детства любила танцевать, а Равенна поддерживала свой дух, продолжая танцевать в Саду, и даже после спасения я сама не особо понимала, кто больше стремился танцевать – Равенна ради самосохранения или Патрис, просто любившая танцы.
– Отличная идея, – прошептала я, и Прия, кивнув, наклеила какую-то полоску бумаги и взяла лист с поблескивающими стразами стикерами.
Около полуночи, когда она уже крепко спала, закутавшись в плед, Эддисон пошевелился и, привстав на локтях, окинул взглядом палату.
– Hermana?
– Я здесь.
– Подними свою задницу и перебирайся ко мне на кровать. Твое кресло я вижу словно в тумане.
Усмехнувшись, я отложила журнал с ручкой и осторожно присела к нему на кровать. Его левая нога поддерживалась чем-то вроде формованного пенопласта, но мне не хотелось стеснять его. К счастью, трубка капельницы и провода приборов тянулись с другой стороны кровати. Я прилегла к нему под бок, пристроив голову ему на плечо, и мы просто передохнули немного в тишине.
– Кто-нибудь позвонил моим родителям?
– Они путешествуют по Аляске с твоими дядей и тетей. Мы сообщили им, что ты поправляешься после операции, а сам ты позвонишь им, как только перестанешь кайфовать под наркотой.
– Пожалуйста, скажи мне, что вы не…
– Нет, мы не говорили твоей матери, что ты ловишь кайф, – фыркнув, заявила я. – Просто сообщили, что тебе дают сильное болеутоляющее.
– Мне это не нравится.
– Бедняжка…
– Да, чертовски не нравится, – промямлил он, опять проваливаясь в сон.
Ненависть Эддисона к сильным обезболивающим не имела ничего общего со стремлением оставаться мужественным и терпеливым; он просто терпеть не мог того, что из-за них выпадал из реальности.
Не знаю, когда сама я задремала. Мне смутно помнится, что кто-то коснулся моих волос, и я почувствовала тяжесть одеяла, но убаюкивающий голос сразу успокоил и усыпил меня.
30
Раннее утро вторника выдалось солнечным. Я сидела на простой деревянной скамье около одного из залов служебных совещаний Отдела внутренних расследований, постоянно и нервно постукивая большими пальцами по мобильнику. Мои колени тоже дергались, и только неимоверным усилием воли я удерживала каблуки от выбивания бешеного ритма по полу. Явно и очевидно я являла собой издерганный комок нервов, не способный оторвать взгляд от собственных рук, из-за страха того, что увижу, как открывается и застывает пресловутая дверь.
В коридоре раздались спокойные звуки приближающихся шагов, и кто-то сел на скамью рядом со мной. Не глядя, я узнала, что это Вик. Даже помимо знакомого ощущения его присутствия – он пользовался одним и тем же лосьоном после бритья дольше, чем я жила на этом свете.
– Это же протокол, протокольная процедура, – тихо произнес Хановериан, по-прежнему пытаясь сохранить мою умозрительную гордость, несмотря на то, что, кроме нас, в коридоре никого не было. – Ты проходила ее раньше, пройдешь и сейчас.
