Я скользнула в машину, пристегнулась и закрыла глаза в ожидании того, когда мы повернем на автомагистраль, где кроны деревьев не нависают над самыми головами.
Жила-была некогда девочка, которая боялась ночи.
Ночь – не обязательно тьма. Темный чулан, темная комната, темный сарай… такие места могут измениться мгновенно. Вы можете разогнать их мрак – по крайней мере, попробовать.
Тем не менее бывает и беспросветно темная ночь. Ночью обычно приходится стискивать зубы и пережидать, вне зависимости от того, что может случиться.
Папа начал приходить к ней ночью, и тогда тьма изменилась. Он не бил ее, если она не сопротивлялась, если не возражала ему. Он мог целовать синяки, оставленные ей днем, называть ее своей доброй девочкой, своей прекрасной девочкой. Он мог спросить, не хочет ли она осчастливить его, чтобы папочка мог ею гордиться.
Снизу из коридора до нее доносились крики ее мамы. В том доме все было слышно, не важно, где они находились.
Поэтому она думала, что мама тоже могла слышать, когда ее папа стонал и кричал, и говорил, говорил, словно не мог молчать…
Ее мама, должно быть, все слышала.
Но она никогда не видела маму ночью.
Видела только папу.
4
– Что ж, вы все собрались нынче охренительно рано.
Услышав голос Стерлинг, я лишь вяло хлопнула ладонью по столу, слишком уставшая, чтобы поднять голову с него и взглянуть на нее. Через мгновение с чьей-то помощью мои пальцы прижались к чертовски горячему плотному бумажному стаканчику.
Ладно, может, ради этого и стоило поднять голову.
К тому же кофе оказался вкусным, с ванильным молоком, резко отличавшимся от откровенного пойла, который обычно наливали в кухоньке комнаты отдыха или в кафетерии. Этот напиток приготовили явно не в стенах Бюро. Его запах и вкус заставил меня выпрямиться, и я увидела, что Эддисон тоже заглатывает из чашки горячее топливо. Стерлинг, наблюдая за ним с кривой улыбочкой, вручила ему вторую порцию. Вик уловил любимые им ароматы кофе с ореховым молоком, который не пил на работе, считая, что настоящие суровые агенты пьют только черный кофе или еще какой-то бред в таком роде.
Стерлинг работала с нами уже восемь месяцев – ее перевели к нам из периферийного отделения в Денвере, – и, еще не до конца осознав это странное обновление, мы одновременно уже не представляли без нее жизнь нашей группы, хотя совместная работа с ней в группе продолжала озадачивать нас. Она безусловно вписалась в наш коллектив как по компетентности и специализации, так и по характеру, однако… все это воспринималось в общем… странно.
Вик со вздохом откинулся на спинку стула, машинально делая серию растяжек левой рукой, стремясь скорее восстановить эластичность кожи вокруг рубца на груди (также ставшего в известной степени причиной перевода Стерлинг в нашу группу). Прошел год с тех пор, как он получил пулю, защищая убийцу ребенка, которого мы тогда как раз арестовали. Вик схлопотал пулю, я зажимала рану ладонями, пытаясь остановить кровотечение до прибытия «Скорой помощи», а Эддисону пришлось задержать скорбящего отца за то, что тот стрелял в федерального агента.
Это был чертовски скверный день.
Вик попал в очень сложное положение, и оно длилось так долго, что мы предпочитали о нем не вспоминать, а начальство, воспользовавшись его длительным выздоровлением, в итоге вынудило его принять предложение о повышении по службе до шефа подразделения. Выбор ограничивался либо повышением, либо выходом в отставку, и Вик пока был не готов ко второму варианту, какие бы тайные надежды ни питала его жена. К счастью для всех здравомыслящих, он воспользовался своей новой властью и избавил нас с Эддисоном от сегодняшнего утреннего семинара, чтобы мы смогли изучить материалы по делу семьи Уилкинс.
Притащив себе стул, Стерлинг устроилась рядом с нами, запасшись большой кружкой чая.
– Так что там случилось и как я могу помочь?
Следующие несколько часов тишину в конференц-зале нарушали лишь тихий перестук нажимаемых клавиш компьютера, скрип стульев и прихлебывание быстро исчезающего кофе. Наконец Стерлинг встала, потянулась и направилась в наш рабочий загон. Вернувшись, она притащила с собой кофеварку из кабинета Вика и коробку с капсулами, ненадежно удерживаемую согнутым пальцем. Тихо топчась за спиной Эддисона, дождалась, когда он перейдет на следующую страницу, и неожиданно спросила:
– Поможешь мне?
Брэндон, взвизгнув, дернулся вперед, больно ударившись о край стола.
Вик закатил глаза и покачал головой.
– Бубенчики, – проворчал Эддисон, – я повешу, черт побери, на тебя предупредительные бубенчики.
Усмехнувшись, Стерлинг поставила перед ним коробку с капсулами.
– Ты прелесть, – радостно заявила она и, обойдя стол, поставила кофемашину на стойку. Затем, подключив шнур к розетке, запустила процесс варки кофе.
Насколько мы могли понять, до сих пор ФБР не имело причин замечать существование Уилкинсов. В архивах не было никаких известных предписаний, никаких гнусных прошлых связей – ничего, что могло бы привлечь к ним внимание федеральной организации. Их обширная история с правоохранительными органами, видимо, ограничивалась исключительно местным уровнем. Так почему же Ронни привезли к моему дому?
Когда мой желудок начал скулить из-за ведра кофеина, выхлебанного после завтрака, я отправила Шиван сообщение, чтобы проверить ее состояние, узнать, что она сейчас поделывает и не пришла ли в себя после ночного кошмара. Приглашение ее на ланч меньше говорило о моем заботливом волнении, скорее напоминая извинение.
В ответном послании она указала, где оставила мою машину, добавив, что ключи отдала в конторку дежурному.
– Ланч с Шиван? – спросила Стерлинг.
– Нет, если я не хочу его заморозить.
– Тогда, может, закажем доставку? – сочувственно скривившись, предложила она.
Через двадцать пять минут, посредством игры в «камень, ножницы, бумагу», мы определили, что Эддисону выпал жребий встретить курьера, но едва он поднялся со стула, как в конференц-зале появилась одна из дежурных стажерок, нагруженная пакетами с контейнерами и большой картонной коробкой с документами. Эддисон помог ей в целости и сохранности выгрузить их на стол, не дав разлететься по полу.
– Спасибо, – сказала она, слегка зарумянившись.
Мы со Стерлинг переглянулись, и та закатила глаза к небу. Взгляд Вика выразил покорность судьбе. Эддисону было присуще нечто такое, что притягивало к нему юных практиканток, точно валерьянка – кошек. Его вспыльчивым и неистовым покровительством и уважением пользовались все встречаемые им женщины, и такие качества его натуры казались им призывным гласом сирены. Насколько я могу судить, дело даже не в том, что он говорил или делал; просто самим своим присутствием в одном с ними помещении Брэндон невольно заставлял их краснеть и заикаться. Самое интересное, что сам он искренне ничего не замечал. Не имел ни малейшего понятия.
