Амелия молча кивнула, размышляя о том, что она только что услышала и что, возможно, могло послужить объяснением странному поведению маркиза.
«Моя беременность волнует его, внушает нежные чувства ко мне, – подумала она. – Когда ребенок родится, все изменится, если, конечно, он ко мне что-то испытывает. И все же он написал императрице с одной-единственной целью: выделить мне хоть немного места в жизни моего ребенка».
Голос тети Каролины заставил ее вздрогнуть:
– Как насчет послеобеденной прогулки? Немного посвежело. Вам необходимы частые прогулки: это очень полезно в вашем положении, милая.
– С удовольствием пройдусь, мадам.
– О боже! Милая моя, не могли бы вы называть меня Каролиной? – со вздохом произнесла пожилая дама. – Или Нани… Такое прозвище дал мне Эдмон, когда был маленьким мальчиком. «Нани» звучит более непринужденно. Нам ведь предстоит общаться несколько дней. Ну и, похоже, в скором времени вы станете частью нашей семьи.
Амелия широко открыла свои прекрасные темные глаза и, потрясенная, уставилась на Каролину.
– Да-да, я не умею держать язык за зубами… Я все знаю, милая. Эдмон рассказал мне позавчера, когда мы ехали сюда. Он счел необходимым сообщить мне о положении дел – о том, что было, что есть и что будет. Он вкратце поведал мне вашу печальную историю, рассказал о своем намерении усыновить вашего ребенка и о роли, которую сыграла в этом императрица – она ведь согласилась с этим. Мне также известно, что Эдмон рассчитывает убедить Софи оставить вас в поместье. Замечу, что маркиза твердо намерена как можно скорее отправить вас обратно ко двору.
Амелию возмутила ирония, которая улавливалась в последних словах Каролины.
– Мы с Софи приняли это решение вместе! – сказала она. – И это разумно. Почему бы я, согласившись на условия усыновления, стала оставаться в поместье?
– А почему вы говорите об этом в сослагательном наклонении, Амелия?
– Я не хочу вам лгать: императрица больше не настаивает на моем возвращении в Вену. Она полагает, что я должна обосноваться в Шаранте. Ее величество поддерживает маркиза, который написал ей об этом в письме.
Смущенная, тетя Каролина не нашлась, что на это сказать. Однако ее веселый нрав одержал верх, и она решила сменить тему разговора:
– Впрочем, я предпочитаю не вмешиваться в эту неразбериху. Пойду-ка я загляну в кухню, посмотрю, что готовят нам на обед. Поскольку мы остались без экономки, которая выполняет свои обязанности в поместье с тех пор, как Эдмон с Софи поженились, нам придется присматривать за слугами. Ну же, Амелия, улыбнитесь, не стоит сердиться! По крайней мере, теперь все прояснилось.
Покоренная лукавым выражением лица пожилой дамы, Амелия сдалась:
– Да, Нани, и, откровенно говоря, мне стало легче от того, что вы знаете всю правду.
9
Рука судьбы
Дни проходили быстро. Тетя Каролина ложилась рано, и Амелия, изнуренная неослабевающей жарой, следовала ее примеру. Энергичной Нани быстро удалось добиться расположения молодой женщины: за вязанием, во время их бесед с глазу на глаз и прогулок в парке, которые они совершали ранним утром или с наступлением темноты, когда немного свежело.
Мало-помалу Амелия доверилась Каролине и стала описывать ей свою жизнь при императорском дворе, рассказывала о своем безрадостном детстве в монастырском пансионате, где были установлены чрезвычайно строгие правила.
– Мой отец был человеком честным. Он не открывал свое сердце и стеснялся выражать чувства, будучи прежде всего солдатом императора, – призналась однажды она. – Он так и не оправился после преждевременной смерти мамы и отказывался жениться во второй раз. Пожалуй, в отношении меня у него была лишь одна мысль: воспитать меня должным образом. А я нарушила кодекс чести, который для него был непреложным. Когда я поняла, что забеременела от Карла, я испытала жуткий стыд и впала в отчаяние. Я повторяла себе, что отец, даже будучи мертвым, знает о моем проступке и проклинает меня.
– Конечно же нет! – воскликнула Каролина. – Человек, которого призывает к себе Господь, несомненно, прощает все обиды, дорогое мое дитя. Вы стали жертвой судьбы…
В то утро, когда женщины вновь заговорили о радостях и печалях императрицы Австрии, Амелия принялась рассказывать о крестинах маленькой эрцгерцогини Елизаветы Марии, дочери принца Рудольфа и Стефании Бельгийской, а также о празднествах, которые последовали за этим счастливым событием.
– Мне тогда было семнадцать, – продолжала рассказывать Амелия. – Отец был еще жив, но тяжело болел. В связи с этим у него возникло намерение добиться того, чтобы ее величество взяла меня на службу. После всех этих безрадостных лет, проведенных в монастыре, я чувствовала, что нахожусь на пороге новой жизни. Отец сделал все для того, чтобы я была красивой, элегантной, чтобы я привлекла внимание императрицы. На мне были великолепное платье из голубого шелка, украшения из позолоченного сутажа – они достались мне от матери. Я была очень взволнована и, конечно же, пришла в восторг – ведь я была на пороге блаженства…
Нани жестом прервала молодую женщину:
– Могу себе представить, Амелия: Эдмон был в числе приглашенных. Он отправился в путь в компании своего поверенного, занимавшегося поставками о-де-ви. Семейство Латур даже преподнесло маленькой эрцгерцогине превосходный подарок. Да, милая, я помню все это так хорошо, словно это было вчера: мой дорогой племянник отправился в Вену разодетый, как принц, и был так счастлив оттого, что ему представилась возможность совершить эту поездку. По возвращении Эдмон до слез рассмешил меня, рассказывая о своих злоключениях в поезде, не говоря уж о прогулках по венскому Пратеру
[17] и щедро орошаемых пивом пантагрюэлевских трапезах.
– А как же Софи? – удивилась Амелия. – Разве маркиза не принимала участия в празднованиях? Ведь она так восхищается Сисси!
Тетя Каролина покраснела и старалась не встречаться взглядом с юной баронессой.
– Я снова совершила оплошность. Господи, о чем я только думаю? Софи так и не узнала об этом. И на то были свои причины…
– Что вы имеете в виду?
– Вышло так, что в день крестин Софи была на водах в Люшоне
[18]. К тому же отношения между супругами оставляли желать лучшего. Мне не стоило бы об этом говорить, но я думаю, что маркиза изменяла Эдмону. По доброте душевной, а возможно, потому что Эдмону было все равно, он закрыл на это глаза. Я пыталась завести с ним разговор на эту тему. Он сказал, что его лишенная радостей материнства супруга имеет право развеяться.
– В самом деле? – Амелия была ошеломлена. – Мне трудно в это поверить. Разве можно смириться с неверностью супруги?
