Примите мои искренние поздравления,
Эдмон
Амелия сложила листок бумаги и убрала его в конверт, после чего спрятала конверт под подушку. Прежде чем полакомиться бриошью, она легонько провела пальцами по лепесткам красной розы, этого вечного символа любви.
Поместье Бельвю, 5 февраля 1889 года
Ночью шел снег, покрывало из легких перламутровых пушинок полностью преобразило сады и парк. Растроганная Амелия вспомнила австрийские зимы своего детства, но меланхолии не предалась. Улыбки и звонкий смех ее четырехмесячного сына развеивали тени прошлого.
Она любовалась своим уснувшим ребенком, сидя в большой зале у камина, в котором ярко пылали дубовые поленья. Над колыбелькой склонилась завернувшаяся в шерстяное одеяло тетя Каролина – она всегда была чувствительной к холоду.
– Какое на редкость спокойное дитя! Если он не забавляется со своей погремушкой или тряпичным мячиком, то спит или сосет грудь! Кстати, Амелия, императрица наконец ответила вам? Кажется, в сочельник вы получили какое-то письмо…
– Да, Нани, однако оно снова от графини Фештетич. Вы разве забыли? Я говорила вам о смерти Максимилиана, герцога Баварского, отца Сисси. Он скончался от апоплексического удара 15 ноября прошлого года.
– Ах да, теперь припоминаю, – солгала пожилая дама: ее память все слабела.
– Императрица так любила своего отца! – со вздохом произнесла Амелия. – Для нее это огромная утрата.
– Да, конечно, – согласилась Каролина. – Именно поэтому меня возмущает упрямство Эдмона: он все еще живет в охотничьем домике. Я не знаю, сколько мне осталось прожить на этом свете, но я хочу провести остаток своих дней с семьей, а вся моя семья – это мой племянник. Ну же, Амелия, признайте, что его поведение становится нелепым! Даже на Рождество Эдмон появился здесь совсем ненадолго, да и то чтобы вручить мне подарок – коробку сладостей. Вас при этом не было…
– Я предпочитаю кормить Эмманюэля на втором этаже, без свидетелей, – сказала молодая женщина.
Ребенка назвали Эмманюэль Луи Шарль в честь младшего брата Сисси, Максимилиана Эммануэля, и короля Людвига II Баварского. А Шарль – это французский вариант имени Карл, и ни у Каролины, крестной матери ребенка, ни у Эдмона, крестного отца, и в мыслях не было воспротивиться такому выбору.
– Господи, кормить своего ребенка грудью… Так у вас больше не будет детей, моя милая, – хмыкнув, осуждающе произнесла пожилая дама. – А ведь я нашла для вас хорошую кормилицу.
– Господь наделил матерей молоком, поэтому было бы жаль не давать его детям, – отрезала Амелия. – К тому же я…
Звук захлопнувшейся двери, сопровождаемый потоком холодного воздуха, заставил ее смолкнуть. В вестибюле послышался топот сапог. Удивленные женщины переглянулись. Это мог быть только Эдмон. Он вошел: на его шляпе белел снег, а плащ был усеян кристаллами инея.
– Тетя, Амелия… – произнес он изменившимся от нахлынувших чувств голосом. В его взгляде читалась бесконечная печаль.
– Господи, дорогой мой племянник, вы нарушаете ваш обет уединения! – воскликнула Каролина. – В такую морозную погоду это действительно разумное решение.
– Погода меня не заботит, тетя. Я пришел по другой причине, – сказал маркиз, пристально глядя на Амелию.
Он находил, что она стала еще красивее: удивительно стройная талия, пышная грудь, рассыпанные по плечам волосы. Смутившись, Амелия движением головы указала маркизу на ребенка.
– Кажется, в последний раз вы видели Эмманюэля на Сретение, Эдмон.
– Простите меня, Амелия, я не хотел обижать вас, уделяя моему крестнику так мало времени, но я пришел, чтобы сообщить вам об ужасной трагедии, которая навсегда ранит сердце императрицы Сисси. Ее сын Рудольф и любовница, Мария Вечера, были обнаружены мертвыми в Майерлинге. В прессе пишут о двойном суициде. Я узнал о случившемся в Коньяке, где был сегодня утром. Люди судачили об этом, и я поспешил купить газету.
– Рудольф… – Амелия прерывисто вздохнула, ошеломленная, охваченная ужасом.
«Должно быть, моя любимая государыня в отчаянии. Проклятие Виттельсбахов…»
– Что вы сказали? – Эдмон недоумевающе посмотрел на нее.
– Нет-нет, ничего, простите. Сегодня же вечером я напишу императрице. Благодарю вас за то, что поставили меня в известность.
Каролина слушала их разговор, явно раздосадованная. Однако она расстроилась еще больше, когда маркиз, попрощавшись, направился к двери. Амелия, превозмогая свою природную сдержанность, догнала маркиза как раз в тот момент, когда он собирался переступить порог особняка.
– Эдмон, я хотела бы поговорить с вами о вашей тете. Выслушайте меня, прошу вас.
Маркиз замер, сопротивляясь желанию поднять на Амелию глаза.
– Вы дважды обратились ко мне по имени… По-моему, так проще.
– Несомненно, – сказала она. – Но речь сейчас не об этом. Я считаю, что вам следует проявлять к вашей тете любовь и уважение. Ей вас не хватает, она постоянно сетует на это. Ее семья – это вы. Вероятно, причина вашего отсутствия кроется во мне. Если бы вы не старались меня избегать, Нани не страдала бы так. Вы объяснили мне, что хотите искупить вашу вину, наказать себя за преступные чувства ко мне, но вы ведь причиняете боль этой милой пожилой женщине, наказываете и ее тоже. Ее память слабеет, рано или поздно она покинет вас, и угрызения совести снова будут вас мучить. Эдмон, особняк достаточно просторен для того, чтобы мы с вами не встречались. Прикажите слугам перенести кровать в ваш кабинет на первом этаже, обедайте и ужинайте с вашей тетей. Я буду трапезничать в одиночестве. Сделайте ее счастливой. Смерть не всегда должна торжествовать.
С этими словами Амелия развернулась и легким шагом направилась к ребенку – он проснулся и плакал.
* * *
На следующий день маркиз де Латур пришел, чтобы разделить обед с тетей. Жанна предупредила Амелию, и та уединилась в своей комнате вместе с малышом, попросив служанку принести туда поднос с едой.
Она дала сыну грудь, а после того, как он поел, ей захотелось закончить письмо императрице со словами соболезнования. В первых строках говорилось о безмерном горе, постигшем Елизавету, однако затем молодая австрийка решила выразить императрице свою благодарность.
Я научилась любить этот прекрасный край виноградников, где в один из апрельских дней я оказалась благодаря вашей безграничной доброте. Я привязываюсь к поместью, к каждому цветку в саду, со вчерашнего дня укрытому снежным покрывалом. Я даже полюбила навещать лошадей маркиза в его отсутствие.
– Я не могу писать ей о своей радости, о счастье материнства … – тихо произнесла она, разрывая листок бумаги на части. – Несмотря на то, что я, так же как и маркиз, временами испытываю угрызения совести по отношению к Софи…
Вспомнив о Софи, Амелия покраснела. С тех пор как баронесса практически перестала видеться с хозяином поместья, она часто думала о нем. Слишком часто для того, чтобы не обращать на это внимание. Едва до нее доносился стук копыт лошади, как она, не в силах удержаться, бросалась к окну, чтобы проводить взглядом гордого и сурового всадника, который уезжал осматривать свои владения или же, наоборот, возвращался.
