– Горло болит, – с досадой проворчал он. – Петь я сегодня не смогу.
– Но можете сыграть, – воспрянув духом, предложила Зоя. – А я спою.
Эта мысль вновь заставила его улыбнуться, и на сей раз улыбка угасла не так быстро. Он замолчал, не сводя с Зои немигающих, покрасневших глаз, выражения которых ей никак не удавалось постичь.
– Мне нужно, чтобы ты кое-что сделала для меня, – сказал он, стоило Зое подумать, не заснул ли он снова.
– Да, – поспешила ответить она. – Все, что угодно.
– Я думал над этим вчера вечером, большую часть ночи и все нынешнее утро. И обдумал свое решение со всем возможным вниманием. Понимаешь?
– Да.
– Тогда не спорь со мной. Я собираюсь оставить должность придворного барда короля Люциана.
Зоя раскрыла рот, но только и смогла, что громко ахнуть.
– Но не раньше отъезда лорда Гризхолда, – с отвращением добавил Кеннел, – если только есть хоть какая-то надежда, что с ним уедет восвояси и его бард.
– Вы собираетесь уйти в отставку? Из-за какой-то рыбьей косточки?
– А стоит ли дожидаться чего-то еще?
– Но…
Едва не сев мимо кресла, Зоя поспешно оглянулась и придвинула кресло к кровати. Усевшись, она наклонилась вперед, крепко стиснула край простыни и круглыми от изумления глазами уставилась в лицо Кеннела – пристально, будто надеясь разглядеть ответ внутри, сквозь кожу и кость.
– Но почему? В этом нет никакой надобности! Вы еще полны сил, ваш голос, как всегда, верен и звучен, слух остер, пальцы…
– Мой слух, мой голос и пальцы говорят то же самое, – ответил Кеннел так сухо, что голос его заскрежетал. – Но я увидел в этой рыбьей косточке свою судьбу. Вот что я должен сделать: я объявлю о своей скорой отставке, но не оставлю поста придворного барда до тех пор, пока не будет избран новый.
– Значит, будет состязание, – прошептала Зоя холодеющими губами. – Состязание бардов всего королевства за высочайшую из должностей… Все они съедутся в Кайрай, и я увижу все это своими глазами…
– Ты сама выйдешь на состязание, – мрачно сказал Кеннел. – И победишь.
Казалось, на плечи Зои разом легла вся тяжесть его решимости, отчаяния и злости. Под этой тяжестью она замерла, не дыша, не в силах вымолвить слово.
– Победишь, – повторил Кеннел резче прежнего. – Отыщешь в себе истоки и корни нашей земли, и вложишь их в песню, и будешь петь, пока не заплачет сама луна. А если нет, вместо меня пред королем будет петь этот гризхолдский бард, который вовсе и не бард, а нечто древнее, темное и злое, и я даже не знаю, что постигнет нашу землю, когда он допоет свою песнь до конца.
Глава двенадцатая
Вот здесь, ближе ко времени объявленного Декланом состязания, грань между историей и зыбким царством поэзии начинает утрачивать четкость, подобно тому, как четко очерченная граница может колебаться и прерываться, пересекая болото. «Куда же девалась граница?» – может спросить озадаченный историк. Действительно, перед нами – лишь хляби неизведанной территории, по коим мы, не отклоняясь ни на шаг, проследуем ясным, отмеченным не на одной карте курсом истины.
То, что Деклан созвал сход бардов, отмечено во многих источниках. Придворные хроники короля Оро сообщают об этом так: «Наконец Деклан дал королю надежду, что рядом с ним вновь будет бард, способный напутствовать и развлекать, ибо столь велика была любовь короля к музыке Деклана, что впредь он удовольствовался бы лишь лучшим из лучших». Здесь стоит сделать паузу и уделить королю Оро толику сочувствия, так как ни один бард при его новом дворе, сколь бы он ни был одарен, конечно, не мог знать заветных баллад и сказаний его родной земли: Деклан унес их с собой в могилу.
Множество свидетельств, которые мы находим в других хрониках, в личной переписке, в счетных книгах и хозяйственных записях, указывают на отсутствие члена ведущей хронику семьи, «что уехал на равнину Стирл на сход бардов». Все это – недвусмысленные доказательства того, что сход состоялся, лежащие вне пределов поэзии. Действительно, на призыв Деклана откликнулись барды всех сословий – высокие и низкие, далекие и близкие, из богатейших дворцов и грязнейших трактиров, из рыбацких деревень севера, с западных вершин, из соленых южных болот. Со всех уголков Бельдена сошлись на равнину Стирл барды, музыканты, менестрели – всяк, кто имел инструмент или голос.
К счастью, Деклан предоставил жителям деревни недолгие несколько месяцев, отделявших зиму от дня летнего солнцестояния, чтоб подготовиться к этому. Бардам предшествовали строители, ремесленники и торговцы, баржи леса из северных пущ и фургоны с множеством прочих товаров, а за ними, в надежде найти работу после ужасной зимы, потянулись и люди. Можно представить, как, словно грибы после дождя, росли дома по берегам реки, как облепили они дорогу к школе на вершине холма. С приходом на равнину путников, богатых и бедных, повсюду расцвели постоялые дворы, трактиры и лавки.
Нетрудно догадаться: так было положено начало великому городу, впоследствии ставшему официальной резиденцией правителей Бельдена.
Одновременно с этим он, без сомнения, должен был казаться современникам средоточием волшебства – местом, где звучит музыка всех пяти королевств, и потому вместе с бардами, послушать и подивиться лучшему, что мог предложить Бельден, на сход явилась и их публика.
Но перед этим уходящая прочь тень зимы оставила за собой незнакомца – туманную, двойственную фигуру, коротко, как говорится, «по касательной», упомянутую в поэзии того времени, а в истории присутствующую лишь между строк.
Пришел и он, старейший бард,
От начала времен.
Стар, как поэзия, он был,
Стар, как сама память.
Разбуженные музыкой над Стирлом,
Проснулись камни Костяной равнины,
И вышел он из-под спуда,
Чтобы сыграть первые песни на свете,
Которых никто уж не помнит.
Неизвестный автор.
Из «Схода бардов»
Незнакомец явился первым, в авангарде волны музыкантов, хлынувшей на равнину – казалось, так быстро разосланную Декланом весть могли бы получить лишь деревья да камни Стирла. Некоторое время спустя Найрн понял, что именно так оно и было, до этого же просто дивился действенности Декланова искусства. Стоило старому барду сказать слово – и этот арфист появился едва ли не прежде, чем луна решила сменить фазу.
Ученики, принадлежавшие к «Кругу Дней», удивительно сблизились после гибели Дрю. При всей несхожести их характеров и остроте мнений, теперь их связывал не только тайный древний язык, но и понимание поразительной, захватывающей дух непредсказуемости жизни – ведь даже они, владеющие древнейшим из имен смерти, не смогли разглядеть ее приближения. В те дни, когда зима шла на убыль, они начали собираться по вечерам, раз или два в неделю, в трактире, выстроенном отцом Ши, пивоваром, на том берегу реки. Они пили его эль, рисовали угольками руны на его скрипучих столах, чертили их в золе, сыплющейся сквозь решетку камина, и втайне от непосвященных бросали друг другу вызовы на одном языке, чтобы соперник ответил на них письменами другого.
