– Может, подождете меня в библиотеке? – предложил он принцессе, но та молча двинулась за ним.
Резко распахнув дверь в гостиную, Фелан мельком увидел множество призрачных фигур за круглым столом у огромного древнего камина – единственного в комнате источника света – и тут же услышал знакомый звук. Звук нарастал, он загремел в ушах, заполнил собою всю комнату, точно аморфный рев древнего, как сам мир, неведомого существа, воспрянувшего ото сна, чтобы обратить на незваного гостя всю свою ярость.
Звук проник внутрь, переполняя тело, заставляя дрожать каждую косточку от макушки до пят. Какой-то миг Фелан вслушивался в гудение собственных костей, поражаясь тому, как их много, и вдруг услышал голос отца. Струна, которой Фелан стал, жалобно застонала и лопнула, и он с грохотом рухнул на пол, точно безвольная марионетка.
Мгновение – а может, и целую ночь спустя – он открыл глаза. Впереди, между ножек стола, виднелась задняя дверь в гостиную – распахнутая, повисшая на одной петле, и пара незнакомых башмаков, бурно спорившая с другой парой, знакомой, потрескавшейся от множества невзгод, прожившей на свете довольно, чтобы покрыться коркой ракушек в палец толщиной. Третья пара – пара туфелек на изящных лиловых каблучках – приблизилась к Фелану, замедлила шаг и задержалась у стола. Вспомнив эти туфельки, он с трудом поднял голову, чтоб разглядеть лицо принцессы.
Принцесса замерла, разглядывая что-то на столе. Каким-то чудом Фелан отчетливо услышал сквозь набиравшую силу схватку голосов двух пар башмаков ее голос:
– «Круг Дней»…
Туфельки заговорили, застучали по полу, вновь направляясь к нему, и тут Фелан узнал всепоглощающий звук, что проник в его тело до самого мозга костей.
Одну-единственную ноту. Звон струны арфы.
Глава четырнадцатая
Записи эконома ни словом не упоминают о трудностях, с которыми Деклан, несомненно, столкнулся, пытаясь устроить справедливое и организованное состязание среди собравшегося на равнине великого множества музыкантов самого разного уровня. Все это, за исключением нечастых просьб о ночлеге, лежало за рамками прихода и расхода. За этими деталями следует обратиться к иным источникам – хроникам, частной переписке, придворным летописям и даже балладам, ведущим начало от тех нескольких дней. Бард герцога Гризхолдского жаловался летописцу герцога, что в тот первый день ему, наряду с несколькими бардами, прекрасно знакомыми с традициями куртуазной музыки, пришлось состязаться с «менестрелями, уличными дудочниками и прочим того же разбора сбродом». Второй день порадовал его значительно больше: суровые испытания первого дня отсеяли новичков, дилетантов, уличных и кабацких музыкантов, а также тех, кто, умея играть лишь один-два приятных мотива, с самого начала не питал никаких надежд и явился по большей части для того, чтобы послушать других.
Городскому жителю трудно представить, какой должна была казаться в те дни равнина Стирл тем, кто привык к ее безлюдным зеленым просторам и стоячим камням. Вся равнина «от восхода солнца до заката луны», как выразился один писатель, была сплошь усеяна палатками, фургонами, кострами, шатрами, лошадьми, волами, собаками, при всех сопутствующих звуках, запахах и красках. Школьный эконом приводит список из нескольких знатных приближенных короля Оро, приглашенных Декланом остановиться в школе. В различных хрониках и личной переписке описывается и красочная толпа, и множество разношерстных музыкантов, однако, по мнению лорда Кливера, полководца короля Оро и также неплохого музыканта, «хотя таланты их к музыке и велики, никто из них не обучен тем потребным королю Оро искусствам, что принес в эти погрязшие во мраке невежества земли Деклан».
Никто, кроме, пожалуй, одного необычного арфиста.
«К вопросу о Непрощенном»
«Сей нищий музыкант невеликого обаяния и неясного происхождения своею незатейливою арфою творил такие чудеса, что и роскошные инструменты бардов знатнейших дворов умолкали под ее звуки. Откуда явился, он не сказал, а назвал себя просто Уэлькин».
Виру Стайд, придворный летописец герцога Гризхолдского. «На равнине Стирл»
К концу первого дня первого состязания бардов на равнине Стирл его имя рвалось со всех уст, катилось по земле, как зачарованный самоцвет, хранящий в себе всю гамму человеческих чувств. Благоговение, отвращение, зависть, смятение, подозрительность, восхищение, вожделение, любопытство, восторг и досаду – все можно было услышать в этом коротком слове, менявшемся всякий раз, как его произносили вновь. Все были поражены: неказистый, оборванный, никому не известный музыкант со старенькой арфой, без родового имени, без прошлого, явившийся откуда-то «с верховьев реки», сумел заставить замолчать искуснейших, опытнейших придворных бардов! В тот первый день его имени чаще всего сопутствовали более простые, знакомые слова: «Кто он?».
Кто же он был, этот Уэлькин? Из каких неведомых мест пришел? Где выучился так играть? Так, будто на арфу его натянуты струны самого сердца, а рамой и резонатором служат ей кости самой земли, что помнят всю музыку мира с тех пор, как день еще не открыл свое око, и не было ни ночи, ни времени?
Расхаживая в толпе, Деклан с обычной невозмутимостью отвечал, что и сам знает о прошлом странного арфиста не больше всех остальных. Найрн мог бы слушать этакие чудеса всю жизнь и не сходил с места, ошеломленный его мастерством, пока образ невзрачного музыканта с загадочным прошлым, искрой в глазах и силами, о которых сам Деклан мог только догадываться, не заслонила иная картина: Уэлькин, разодетый в кожу и шелка, скачет на коне рядом с королем Оро, дает королю советы и прибегает к своему волшебству, стоит лишь Оро пожелать…
Единственные слова, на которые вдохновила Деклана музыка Уэлькина, он сказал только Найрну и только наедине.
– Сделай что-нибудь, – потребовал он, когда соперники устроили перерыв, чтобы поесть, прежде чем сыграть колыбельную заходящему солнцу.
– Но что? – спросил Найрн, смущенный его страхом. – Он играет лучше, чем я.
– Слушай его.
– Я слушаю. Только его и слушал весь день. А как было не слушать? Он играет такое… должно быть, эту музыку слышали стоячие камни, когда были новее нового.
– Вслушайся в его волшебство, – настойчиво сказал Деклан. – Играя, он использует те самые слова, которым учил тебя я.
– Но как…
– А этому учись у него. Ты знаешь слова, ты обладаешь силой. Учись же пользоваться ей! Этому я научить не могу. Это ты должен отыскать в самом себе. Ты был рожден с этим даром. Я дышу воздухом этой страны, хожу по ее земле, но я не рожден ею, у меня нет в ней корней, как у тебя и Уэлькина. Я обладаю той силой, той музыкой, с какой родился на свет, обертонов и полутонов твоей мне не различить никогда. Теперь ты должен учиться у него. Он знает язык твоей силы.
– Одного я не понимаю, – сказал Найрн с искренним изумлением. – Он хочет стать бардом короля Оро. В нем есть все, что нужно королю. Ради такого, как он, ты и объявил это состязание. Отчего же ты так боишься его победы?
