Не выбираясь из-под простыней, Беатрис подтянула колени к груди и уткнулась в них лицом.
– То, что он рассказал, до сих пор в голове не укладывается, – глухо сказала она сквозь шелк и завесу растрепанных волос. – Конечно, для него вполне естественно хотеть того, чего он хочет, но вот ни тебе, ни мне этого совсем не хотелось бы.
– Это верно, – тихо сказал Фелан, коснувшись ленточки из атласа и кружев, соскользнувшей с ее плеча. – Никогда не представлял себе тебя в таком цвете.
– А в каком представлял?
Фелан открыл было рот, но только улыбнулся.
– Ну, не в апельсиновом.
– Он мандариновый, – поправила принцесса. – Моя фрейлина не позволяет мне носить этот цвет на публике, поэтому приходится прятать его под одеждой, – она подняла голову и вздохнула. – От труб до отлива – считаные часы. По крайней мере, на церемонии открытия появиться смогу. А потом мне, честное слово, нужно хоть на несколько часов на раскоп. А потом – домой, объясняться с матерью.
– Отец тебя совсем не торопит…
– Знаю, – кивнула принцесса. – Но хочу попасть туда сегодня. В том огромном мрачном подземелье, куда короли раньше заточали мятежных вельмож, я уже знаю каждый уголок. До того, как меня запрут там, хотелось бы разобраться, что мы нашли.
– Я приду и спасу тебя.
– Тебе будет некогда: ты должен помогать Зое. А я, работая на твоего отца, выучилась так хорошо копать, что любые неприятности разгребу.
Фелан поспешно оделся и вышел, оставив принцессу под дружеской опекой Софи, за обсуждением, стоит ли взять машину Беатрис и рисковать застрять в пробках, или лучше нанять барку и подняться вверх по реке. Ионы, как всегда, нигде не было видно. Оставалось только надеяться, что он не отправился подкарауливать Кельду, вооружившись булыжником. Трамвай, битком набитый молочно-бледными музыкантами и инструментами всех форм и размеров, довез Фелана до громадного каменного амфитеатра в северной части Кайрая, построенного школой четыреста лет назад для состязаний бардов, а в промежутках использовавшегося для чего угодно – от первых паромобильных гонок до коронаций.
В центре амфитеатра возвышалась, словно свадебный торт, сложная система лесов, поддерживающая сцену, убранную знаменами и венками и уставленную разнообразным оборудованием, благодаря которому состязающихся могли слышать даже те, кто расположился на отдаленных холмах в тени одиноких деревьев. Несмотря на ранний час, толпы, заполонившие зеленую равнину, напоминали армию вторжения, осадившую старую крепость. Тысячи ожидавших, когда можно будет занять места внутри, толпились у всех ворот, кроме двух – Королевских, к которым тянулась от пристани барок пурпурная ковровая дорожка, и Ворот Музыкантов. К этому-то скромному входу, укрытому утренней тенью, устремился в числе прочих участников и Фелан. Участники состязания держались по большей части молчаливо, сосредоточенно и угрюмо. Некоторые выглядели так, будто вот-вот расстанутся со съеденным завтраком. Входя, каждый называл свое имя и получал программу выступлений. Заглянув в брошюрку, Фелан едва не выронил ее. Похоже, жребий решил сыграть с ним жестокую шутку: ему выпало выступать первым.
В растерянности он вошел внутрь и начал пробираться сквозь лабиринт разбросанных инструментов и музыкантов, распевавшихся и разминавших пальцы. Шум вокруг напоминал крики стаи обезумевших сказочных птиц. Наконец он отыскал свободный уголок, опустил на пол инструменты и огляделся в поисках Зои.
Словно по волшебству, она тут же оказалась рядом, разодетая в яркие, разноцветные шелка. Когда-то, в древности, эти цвета дозволялось носить лишь королевским придворным бардам.
Фелан улыбнулся, ослепленный этим буйством малинового, пурпурного, золотого и оранжевого. «Вернее, мандаринового», – поправился он, гадая, задержится ли Беатрис настолько, чтобы успеть послушать его.
– Надела на счастье, – сказала Зоя, безошибочно прочитав его мысли. – А твое выступление прибавит мне храбрости. Я-то выступаю только после полудня, – Фелан почувствовал, что краснеет под ее вопросительным взглядом. – А вот такого лица у тебя не бывало еще никогда, – медленно проговорила она. – Ни из-за кого. Даже из-за меня.
– Как ты можешь, – притворно возмутился он, – думать об этом в такое время?
Зоя пожала плечами. На ее собственном лице проступила смертельная бледность.
– Не могу же я не видеть – особенно того, что касается тех, кого я люблю. Как тут не заметишь… Что ты будешь играть?
– Одно из трех.
Среди звона настраиваемых арф, трелей флейт и обрывков песен ее смех казался совершенно не к месту.
– Полагаю, ты сделаешь выбор в последний момент, – ее губы, ледяные, точно губы покойника, легонько коснулись его щеки. – Побудь со мной, – попросила она. – Мне очень нужно отвлечься, забыть о Кельде и Кеннеле.
Фелан огляделся вокруг в поисках высокого темноволосого барда. Тот должен был играть ближе к полудню и, судя по всему, появляться не спешил.
– Хорошо, – пообещал он, хоть и понятия не имел, как сдержит слово: судя по музыке, исполняемой грозными придворными бардами бельденской знати, собравшимися вокруг, его первое выступление должно было стать и последним.
Час спустя он сидел среди сотен музыкантов, сгрудившихся под сценой, и глазевших вверх сквозь разукрашенные леса. Вначале один из школьных мэтров вкратце поведал собравшимся историю состязания, затем гостей Кайрая приветствовал король, а после Кеннел в последний раз повторил традиционный призыв к состязанию, поблагодарил всех и пожелал всем успехов. В это время Фелана отправили наверх, в бесконечный путь к небесам. На верхней ступеньке он остановился, не в силах понять, что делает здесь, между небом и землей – там, куда отроду не стремился.
Каким-то чудом он сумел разглядеть среди всех этих лиц, многочисленных, как звезды, и столь же далеких, лицо Беатрис.
Она сидела на самом верху, рядом с Софи, в королевском павильоне, подавшись вперед, словно для того, чтобы получше разглядеть его. Утреннее солнце озаряло ее бледно-зеленые шелка, ветер играл волосами, точно морской пеной. С такого расстояния выражения ее лица было не различить, но Фелан видел его внутренним взором: спокойный взгляд темно-синих глаз, уголок рта приподнят в знакомой кривой улыбке…
В этот момент он понял, что споет и сыграет ей.
Он почти не слышал сам себя. Те несколько минут, пока он играл и пел старинную любовную балладу для той, что проснулась рядом с ним на заре, промелькнули, как сон. Судя по скудным аплодисментам в конце, все просто радовались тому, что он не забыл слова, не дал петуха и открыл состязание на вполне достойной ноте. На лестнице он разминулся со следующим участником, придворным бардом кого-то из эстмерской знати, не удостоившим его и взглядом, а на площадке миновал еще одного, из тех, что играли на свирелях на улице вдоль реки, – этот выглядел так, будто от ужаса вот-вот свалится с подмостков.
Спустившись вниз, он нос к носу столкнулся с отцом. Твердая рука Ионы легла на плечо и увлекла его прочь от музыкантов, за те же ворота, сквозь которые он вошел.
