— Плох, очень плох. Ступайте, посидите с ним. Да скажите ему, что мы с вами отныне в полном содружестве. Глядишь, сия новость поспособствует его скорейшему выздоровлению.
Когда Горяй и Голтяй исчезли, пришла очередь беседы с Аристотелем. Фрязин принялся неторопливо и основательно рассказывать о всех достоинствах и недостатках местности вокруг Боровска и по всему левобережью реки Протвы. Государь внимательно слушал. Окончательное утверждение Фиораванти, которое сводилось к тому, что окрестности Боровска и Протвы более выгодны для размещения огнестрельных орудий и для решительной битвы, нежели даже окрестности Кременца и реки Лужи, обрадовало Ивана Васильевича.
— Благодарю тебя, друг мой Аристотель! — подойдя к муролю, обнял его за плечи государь. — Ты полностью развеял все мои сомнения и убедил меня в том, о чём я и сам догадывался, да не был до конца уверен. Ну, а теперь нам пора приступать к обеду. Не хочу начинать трапезу в обществе любезных братьев, пусть уж они попозже к нам подсядут.
Иван Васильевич повёл всех за стол, уже уставленный ястием и питием, сам стал читать молитву перед вкушением пищи:
— Очи всех на Тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении, отверзаюши Ты щедрую руку Твою и исполняеши всякое животное благоволения.
Дьяк Курицын ловко перевёл благую молитву на свой изнаночный язык, который он по-новгородски называл «опакушным», и мысленно прочитал сказанную Иваном Васильевичем молитву задом наперёд. От природы необыкновенно одарённый человек, Курицын за три года научился с ходу переводить любое самое длинное высказывание на опакушный язык, а когда во время тайных радений в подземелье под Останками он читал опакушные псалмы и молитвы, члены его дьявольского сообщества внимали с благоговением непонятному языку. Они не знали, каким образом сей язык изобретён, и были полностью уверены в том, что сам великий каменщик мирозданья обучил дьяка Курицына своему светоносному наречию. Так говорил им Фёдор Васильевич, и они верили ему простодушно, как доверял и верил государь Иван Васильевич, который лишь до поры до времени остаётся непосвящённым в тайну Вселенной и в тайну останкинского подземелья.
Едва приступили к трапезе, снова появился окольничий Ларион. Лицо его было взволнованно.
— Что, Ларя? — спросил Иван Васильевич.
— Товарков-Пушкин от царя прибыл, — доложил Ларион.
— Да ну! Вот так денёчек! — воскликнул государь. — И братья явились, и Аристотель прибыл, а теперь ещё и посол! Звать немедля Ивана Фёдоровича сюда! Я его третьего дня к самому Ахмату отправил, — пояснил он Аристотелю и Курицыну, уже подсохшему. — Переговоры вести с царём басурманским, дабы время выиграть. Сейчас послушаем, с чем наш Товарков-Пушкин пожаловал.
Глава четырнадцатая
ЛЁД
Через четыре дня после приезда в Кременец братьев великого князя и возвращения Фиораванти и Курицыных из Боровска случилось то, чего так долго ждали все — одни с надеждой, другие со страхом. Угра встала, скованная мутно-белой ледяной корой. Мало кто мог припомнить столь раннее наступление зимы. В позапрошлом году в конце лета и на Новый год ударяли морозы. Подобное наблюдалось и в начале княжения Ивана Васильевича. Но чтобы на Дмитрия Солунского
[153] замерзали реки! Такого, кажется, ещё никогда не бывало.
Теперь следовало ожидать, что дня через три, если морозы усилятся или хотя бы не смягчатся, Ахмат пойдёт в решительное наступление. И в пятницу двадцать седьмого октября Иван Фёдорович Товарков-Пушкин снова отправился в Якшуново к Ахмату.
Иван Фёдорович происходил из знатного рода, основанного одним из витязей, прославившихся в Невской битве, Гаврилой Алексичем. Среди множества людей великого князя, занимающихся посольскими делами, Товарков-Пушкин был знаменит тем, что мог вести долгие и бесплодные переговоры, такие, каковы необходимы в том случае, если они ведутся лишь для выигрывания времени. В своё время Иван Фёдорович весьма пригодился, когда нужно было полностью сбить с толку псковичей и новгородцев, утомить, уморить их бесконечными любопрениями по поводу и без повода. Вот и теперь великий князь поставил перед своим послом определённую задачу: как можно дольше и занудливее переговариваться с ордынцами, чтобы по окончании переговоров в башках у них воцарилось полное недоумение и неясность. Лучшего посла, чем Иван Фёдорович, для этой цели трудно было и выдумать.
По прихоти судьбы в двенадцати вёрстах от ставки Ахмата на нашем берегу Угры находилось родовое имение Ивана Фёдоровича — село Товарково, уютно спрятавшееся средь лесов и болот при впадении в Угру речки Шани. Ехать из Кременца в Якшуново и не побывать у себя дома было бы грешно. Товарковское полотно ценилось во всей округе, село, благодаря своему полотняному производству, процветало, сельчане жили безбедно, и обычно, когда Иван Фёдорович проезжал через Товарково, его ждал там несказанный обед.
В первый раз, явившись в Якшуново, Товарков-Пушкин привёз Ахмату подарки от Ивана Васильевича и принялся блистать своим искусством говорить обо всём и ни о чём. Он много, непомерно много разглагольствовал о любви к людям, о том, что надо жить в мире, надо изыскивать мирные пути решения всех недоумений, надо помнить о тех клятвах дружбы, которые издавна соединили русских и татар едиными узами. Ахмат был обескуражен таковым внезапным изъявлением миролюбия и покорности, и Иван Фёдорович вскоре отметил, что слова его возымели желаемое действие — ордынский царь обмякнул, в глазах его засверкало самодовольство, он подбоченился и с весьма гордым видом отвечал, что не прочь побеседовать с глазу на глаз с великим князем Иваном и окончить войну миром. Тут Иван Фёдорович перебил его, но для того лишь, чтобы воспеть исконное татарское добросердечие и мудрость. Чего только он не извлекал из глубин прошлого, приводя многочисленные примеры того, как ласково и нежно общались друг с другом русские и ордынцы со времён Батыя. Ахмат усадил посла за свой достархан и принялся приветливо угощать его. Почти два дня пробыл Иван Фёдорович в Якшунове, и лишь когда уезжал назад в Кременец, Ахмат, будто спохватившись, произнёс свои твёрдые условия: он согласен на мирное соглашение, но только в том случае, если великий князь Иван Васильевич явится к нему сам с повинной на поклон и выплатит всю дань за последние восемь лет. Если же через три дня Ивана Васильевича не увидят в Якшунове, Орда двинется за Угру, и горе ждёт непокорных урусов.
С таким ответом от хана и прибыл Товарков-Пушкин в Кременец. Выслушав донесение посла, Иван Васильевич засмеялся и сказал:
— Ну, теперь пусть ждёт моего челобитья. Поди, уверен, что явлюсь. Особливо после того, как я Москву пожёг. Каково же удивится бесерьмен, егда не увидит меня с поклоном ни завтра, ни послезавтра, ни на третий день. А ты, Иван Фёдорович, потом снова к нему отправишься и скажешь, что я не желаю ехать в Якшуново.
И вот на другой день после замерзания реки и дмитровских родительских поминовений Товарков-Пушкин снова ехал из Кременца в Ахматову ставку. В лесах уже повсюду лежал снег, ветви деревьев были облеплены белыми доспехами, лишь кое-где в самых угрюмых уголках, в сумраке под огромными еловыми хвоями можно было угадать незаснеженные убежища. Открытые же пространства занесло так, что у лошадей утопали в снегу лодыги.
