Оставив справа Благовещенский собор, а слева — Казённый дом, спустились через сад к Тайницкой башне, двадцать лет назад построенной фрязином Антоном, и через её ворота вышли на набережную. Иван услышал, как Дмитрий Жилка спрашивает у Василия:
— Василий Иванович, а ты окунаться будешь?
— А как же! Непременно, — отвечал тот.
— Ты ж уже в Рождество купался, — засмеялся Дмитрий Иванович.
— На то он и великий князь, чтобы дважды московские проруби опробывать, — заметил со смехом зять Холмский.
«Будет ли мир между ними?» — грустно подумалось Державному.
Напротив Тайницкой стрельницы на льду реки возвышалась Великая Ердань — четыре толстых столба, окрашенных серебром и покрытых позолоченной крышей, увенчанной крестом. Меж столбами вырублена прорубь длиной и шириной на сажень, а в неё опущена и укреплена бревенчатая клеть глубиной в четыре локтя, чтобы, прыгнув, не провалиться глубоко, а лишь на дно клети. Неподалёку натянут большой шатёр для переодеванья. Когда ступили на лёд, солнце, доселе прятавшееся в облаках, озарило окрестность ясным сиянием.
Началось водоосвящение. В руку Ивану вставили зажжённую свечу, на безветрии она ровно горела. Он, как заворожённый, всё смотрел и смотрел на пламя, и чудилось — вот-вот вместо вителя увидится горящая избушка-клеть с еретиками. Стараясь отвлечься, смотрел на то, как погружают в прорубь серебряные и корсунские хрустальные кресты, прислушивался, как похрустывают и ляскают мелкие льдинки. Вновь взирал на пламя, блеск которого въелся в око, и куда ни глянь — на всём его лиловый отслед.
Красиво пелись тропари. «Глас Господень на водах», потом — «Днесь вод освящается естество» и «Яко человек на реку пришёл еси, Христе Царю». Ивану подумалось, что вот и он, труп ходячий Иван Васильевич, яко человек на реку пришёл. Какая неизмеримая ширь лежит между ним и Богом Живым, какая бездна непроходимая, а гляньте-ка, здесь, в этой точке, на реке Ердани, он и Он сходятся яко человеки!
Доведётся ли увидеть Его?.. Это при таких-то грехах неисчислимых?..
Снова поглядел в пламя свечи и вдруг увидел белого голубя над крабницей, а из крабницы струйку воды, спадающую на чистейший лоб, и почти увидел лицо...
И не заметил, как подступила пора. Только Нил тронул его за локоть, вытащил из руки свечу, сгоревшую до середины, и молвил:
— Пора, Державный!
Ему помогли сойти с носилок, подвели к проруби, оставили в одной сорочице. Нил стоял рядом, слева. А на Ниле, Боже ты мой, какая власяница страшная! Да можно ли носить такую без мучений? Неужто в ней будет окунаться? Нет, снимает. Снял.
— Величаем Тя, Живодавче Христе, нас ради ныне плотию крестившагося от Иоанна в водах Иорданских, — пели все вокруг.
— Ну, царь Иван, — весело сказал Нил Сорский, — со Христом Царём совокупно!
— Елицы во Христа креститеся, во Христа облекостеся, — запели люди московские.
Сын Вася взял под правый локоть, Нил — под левый, и — удивления достойно, до чего же вода показалась не холодной, а... весёлой, пронзительной, щекотной, будто озорной детский смех. Иван с головой окунулся, задвигал обеими руками — обеими! И левая, неживая нога тоже словно бы забултыхалась там, в воде крещенской.
— Отец! Как ты? Отец! — спрашивал Василий в самое ухо.
— Облекаюсь! — само собой сорвалось с губ Державного.
Он мог и долго ещё пробыть в Ердани, но его уже выхватывали и вытаскивали из воды на лёд.
— ...во Христа-а-а-а облекостеся, аллилуи-и-я! — пело всё кругом. Пело и сияло.
На льду встречал его игумен Иосиф. Лицо встревоженное. Отчего же сей-то волнуется за жизнь великого князя? Умри Иван, вольно станет Иосифу еретиков выискивать да жечь.
— Как ты, Державный? — спросил Волоцкий игумен.
— Облёкся во Христа, — ответил Иван, шагая правой ногой и чуть-чуть двигая левой. — Осифе! Вот бы и Геннадия окунуть!
Вмиг улетучилось всё плохое, что таилось в душе против Иосифа и Геннадия. А кто приучил всех именовать его Державным? Он, Иосиф. А Геннадий... Кто может быть ближе Геннадия? И как такое может продолжаться, что он и государь — недруги?
С Ивана уже сняли сорочицу, растирали шерстяными ширинками. Дьяк Андрей сказал:
— Каково гусиный жирок помогает!
— Не жирок, Андрюша, не жирок! — весело возразил Нил Сорский. — Благодать Господня!
Этот уже вновь в своей власянице, на которую неуютно смотреть. Гребешком расчёсывает редкие власы на затылке, бороду. Ивана стали одевать — сухую рубашку, исподницу, чулки, сапоги, кафтан, ферязь. А Нил так в одной верижке и топчется босиком на снегу, покряхтывает, подпевает вместе со всеми «Елицы».
— Погодите шубу-то, — отстранил от себя Иван огромную, как дом, одежду на медвежьем меху. — Я ещё замёрзнуть не успел. Жарко.
— Ну что, царь Иван, снова горяч стал, а не токмо тепл? — продолжал веселиться Сорский авва.
Редко кто Ивана царём именовал. Когда внука Дмитрия семь лет назад в Успенском соборе на великое княженье венчали, митрополит по свершении обряда, поздравляя Ивана, во всеуслышание объявил, помнится, что-то такое, с царём...
Вдруг Иосиф, будто читая мысли Ивана, слово в слово повторил те слова, произнесённые митрополитом семь лет тому назад:
— Божьего милостию радуйся и здравствуй, преславный царю Иване, великий княже всея Руси, самодержче!
Иван Васильевич глянул на него, вздрогнув. Иосиф только что вылез из Ердани и стоял в одном подряснике, как и Нил, босиком на снегу.
— Разве ж я царь?.. — пробормотал Иван. — Царь — на небе.
— А ты царь на земле, — твёрдо сказал Иосиф. — Ибо несть ныне иного царя. Греческого агаряне свергли, ордынского мы давно уж прогнали и не признаем. Стало быть, ты — царь. Надобно тебе, Державный, венчаться по царскому чину.
Постельничий Иван Море тут не ко времени взмолился:
— Хотя бы тафейку бы на голову, государь! Непокрытое чело, застудишь мозги.
Иван грозно на него зыркнул, но тафью всё же взял, надел на голову.
— И шапку бы...
— Отвяжись ты, шлея!
Иван посмотрел на Нила, встретился с ответным, испытующим взглядом старца. Вот вам и ещё один повод для разногласий: Нил зовёт в скит, а Иосиф — на царство. А сейчас Ивану так было бодро и звонко во всём теле, что можно хоть куда — хоть в цари, хоть в верижные отшельники.
Погоди, можно ведь и не отвечать пока ни тому, ни другому.
— Осифе! Ниле! — сказал Державный. — Помиритесь!
— Мы и не враждовали, — сказал Иосиф. — Разве мы враги с тобой, Ниле-отшельниче?
— Во Христе братья, как можем врагами слыть? — отвечал старец.
