В сознании Андрея Ивановича тотчас вспыхнул притягательный образ белокожей и статной гречанки с удивительным, изменчивым, словно море, взглядом — то пылким и решительным, то кротким и премудро-спокойным, то ласковым и покорным, то властным и сильным. Сказать, чтобы он влюбился в неё, покуда жил в Риме, нельзя, но часто он ловил себя на мысли, что хочется вновь повидаться с дочерью морейского деспота. И если придётся кому-либо ехать за прекрасной Зоей, дабы везти её в жёны Ивану Васильевичу, обязательно надо будет напроситься в сопровождающие.
— Она была бы достойной невестой нашего государя — ответил Бова на вопрос чудовского игумена. — По всем степеням соответствует — и красива, и умна, причём умна по-женски: когда надо, смолчит, когда надо, решит. Наделена чертами истинной государыни.
— Да, без сомнения, — вставил своё суждение Вольпа, спеша подчеркнуть, что он был главным в посольстве к Зое, а вовсе не Андрей Иванович. И Андрей Иванович понял это, умолк, давая Вольпе возможность самому рассказать о посещении царевны и переговорах с ней относительно грядущего брака.
Глава вторая
ПАРСУНА
Глядя на Андрея Ивановича, игумен Геннадий чувствовал себя приятно в его обществе, вспоминая тот год, когда они впервые повстречались на Муромской дорожке, незабвенного Иону и чудесное исцеление, которое тогда ведь почему-то казалось таким обыкновенным, вполне естественным, и попробуй-ка повтори нечто подобное — у самого Геннадия никогда не получалось, как ни постился, сколько ни молился, сколько трудов во славу Божию ни положил.
Как много воды утекло с того чудесного дня! Можно сказать — целая жизнь промелькнула. Сам Геннадий тогда даже монахом-то не был, а ещё только рясофорным послушником. И вот дослужился до игуменского звания, и не где-нибудь, а в кремлёвском московском монастыре. Так и подмывало похвастаться, что третьего дни великий государь Иван Васильевич приходил к нему за благословением и обещал в скором времени добиться от митрополита для Геннадия архимандритского чина. Всё-таки много чего хорошего произошло за годы его игуменства в Чудовом — здание монастыря расширялось и обновлялось, братия заметно пополнилась; правда, в правилах строгости Геннадий не особо усердствовал, не имел в себе сил аскетических, и многие, завидуя ему, злословили о том, что-де в Чудовом уж больно вольготно живётся. Но зато кого сподобил Господь присутствовать при кончине святителя Ионы? Геннадия. Кто украсно украсил раку основателя монастыря, святителя Алексия, погребённого здесь же, в главном монастырском соборе? Геннадий. Не стыдно будет получить ему чин архимандрита. А злопыхатели покудахчут да и уймутся, никуда не денутся!
Фрязин Вольна воодушевлённо рассказывал о том, как много в Риме и прочих фряжских градах разных диковинок, сколько появилось премного искусных зодчих, камнесеков, живописцев, ваятелей, какие дивные здания строятся, доспеты лепятся и высекаются, иконы и картины пишутся. А какие достижения словесности, как блещут имена стихотворца Петрарки и сочинителя поучительных историй Боккаччо. И это при том, что до сих пор весь мир перечитывает «Хождение во ад, чистилище и рай» несравненного Алигьери. Игумен слушал вполуха, а сам предавался воспоминаниям о покойном Ионе, как тот говорил однажды, что ни рая, ни ада живому человеку не должно видеть, но в чертах жизни земной даётся ему узреть черты грядущего блаженства или грядущих мучений. Сам Иона, без сомнения, уже вкушает самые дивные плоды в садах небесных. Ключарь Успенского собора Яков даже знамение имел — свет в ночном храме и голос, певший о том, что Иона переселяется туда, где «всем веселящимся жилище». Вспоминая дни кончины Ионы, Геннадий вновь подосадовал на то, что не ему дано было виденье, а ключарю Якову.
А Андрей-то Иванович — похудел за эти два года, сильно похудел! Геннадий даже с тревогой подумал: не захворал ли он да ещё, чего доброго, не подцепил ли там дурную болезнь, которую называют французской. Хотя вон Фома — без какой-либо болезни сохнет, то животом мается, то кишками, то изжогою, весь высох. А раньше Андрей Иванович какой был тучный! Его на Москве слоном звали, а некоторые — лефантом. И не только за полноту, но и за усищи. Андрей Иванович в дальнем своём родстве происходил от какого-то важного воеводы при древнем государе Карле. У того Карла был в услужении слон-лефант, и все воеводы завели себе обычай подкручивать усы кончиками вверх, дабы похоже было на слоновьи бивни. Вот и Андрей Иванович, блюдя древлий франкский обычай, бороду нагладко брил, а усы отращивал и кончики усов высоко вверх подкручивал. Теперь одни усы и остались, а от былой красивой полноты — ни следа. То ли, там, во фрягах, есть нечего, то ли...
От рассказа о расцвете фряжских искусств, зодчества и поэзии Вольпа перешёл к восхвалению красоты и добродетелей Зои Палеолог. Это был его товар, который он привёз издалека и за который получить рассчитывал определённую мзду, а следовательно, надо было хорошенько его расхвалить. По словам Вольпы получалось, что во всей вселенной нет никого прекраснее царевны Зои, умнее, добрее и женственнее.
— Только она достойна быть женою Ивана Васильевича, — говорил Вольпа. — Никто, кроме неё. Она это понимает и желает выйти за нашего государя. Она уже начала обучаться русскому языку. Наш друг Джисларди остался при ней и будет помогать ей освоить начала русской речи. Зоя быстро выучила множество русских слов, когда мы были в Роме. Она уже разговаривала с нами немного по-русски. Её способности заслуживают всяких похвал.
— Дай-то Бог, — вздохнул Геннадий, с сомненьем думая о том, что Иван способен будет позабыть безвременно угасшую княгинюшку Марью, свою нежно и страстно любимую супругу. Четыре года минуло с той поры, как Марья Борисовна внезапно скончалась, а великий князь до сих пор безутешен. При нём, правда, обретается одна молодая вдовушка, но это и к лучшему — иначе, не приведи Господи, захворал бы государь, а это была бы беда так беда. Давно на Руси не было такого надёжного князя, о котором можно только мечтать. Помрёт — снова начнутся смуты. Вот и приходится закрывать глаза на его безбрачный блуд. Ничего, сыщется невеста, Зоя ли, иная ли, женится Иван, и про полюбовство его забудут.
— Что государь? И по сю пору не может забыть княгиню Марью Борисовну? — спросил Андрей Иванович.
— Не может, — тяжело вздохнул Геннадий. — То и дело про неё вспоминает. До сих пор ищет следы убийц-отравителей.
— Всё-таки полагает, что её отравили? — спросил Вольпа.
— Без сомнения — отравили, — уверенно заявил Геннадий. — Припомните, разнесло-то как! Тут не без отравы.
Княгиня Марья не хворая была, живая, весёлая, всегда приветливая. В том же году, когда шестилетний Иванушка из Мурома, минуя встречу с Шемякой, переправлен был в Углич к родителям, осенью состоялось его обручение с маленькой княжной Марьей Тверской. На другой год великий князь Василий вернулся на престол после свержения Шемяки, а ещё через пять лет княжич Иван и княжна Марья поженились. Ему было двенадцать, ей — десять. В шестнадцать лет Марья Борисовна родила сыночка, коего митрополит Иона крестил в день празднования обретений главы Иоанна Предтечи, и нарекли мальчика, как и отца его, Иоанном. Сейчас ему тринадцать лет, и все зовут его для отличия Иваном Малым или Иваном Младым. А княгиня Марья Борисовна потом всё никак больше не могла родить, хотя жила с мужем в счастливом созвучии. Ничто не предвещало беды, как вдруг в середине апреля четыре года тому назад стало её нудить и нудить, и что ни съест — всё с души скинет. Поначалу думали — слава Богу, зачала. А у неё тут — женское... И никакая пища не держится. Быстро сошла на нет и скончалась. Никто поверить не мог. А вскоре после кончины, часу не прошло, стало её мёртвое тело набухать и расползаться во все стороны. Страшно было глядеть!.. Геннадий, читая Псалтирю, находился тогда возле покойницы и всё своими глазами видел. И сам чудотворец Иона не смог бы, кажется, ничего поделать. И смрад... Пришлось в спешке хоронить несчастную мученицу. Князь Иван велел положить её в Успеньи рядом с гробом святителя Ионы.
