Полк воеводы Верейского, состоящий из лучников и лёгкой конницы, снабжённой саблями, кистенями, чеканами
[52] и разнообразными топориками, сверкал богатыми доспехами, на груди многих ратников сияли начищенные до ослепительного блеска зерцала
[53], другие красовались не менее дорогостоящими бахтерцами
[54], в которых также играли лучи солнца, поднявшегося уже достаточно высоко. Пару раз, когда Филипп запрокидывал голову, размахиваясь василком для очередного окропления, солнечные лучи, будто стрелы, метко вонзались ему в междубровье, и тогда Филипп громоподобно чихал.
— Будьте здоровы, владыко! — весело крикнул ему князь Верейский, двигающийся в самой середине своего полка.
— И тебе здравия, боярин! — отвечал ему митрополит, стряхивая прямо в лицо Верейскому толстую струю воды с василка.
За первым головным полком шёл второй — яртаул
[55] царевича Данияра Касымовича, сотня татар, вооружённых луками, кривыми саблями и басалыками
[56]. Основная сила касимовцев ушла с воеводой Холмским две недели назад, предводительствуемая князем Каракучей, племянником Данияра. Рука владыки Филиппа замешкалась. Пару минут Филипп пребывал в недоразумении — надо ли кропить святой водой этих басурман, но тут архимандрит Митрофан, прекрасно понимая, что застряло в душе митрополита, промолвил:
— Хоть и агаряне
[57], а наши.
Сомнения вмиг улетучились, и при виде проезжающего мимо на вороном коне Данияра Филипп решительно окунул иссоп в воду и брызнул на татарского царевича во имя Отца и Сына и Святого Духа. Красавец Данияр оскалился в улыбке, и осталось непонятно — то ли он потешался над обрядом, то ли был доволен.
Далее двигался одесной полк — тяжёлая конница в мощных доспехах, на крупных выносливых лошадях, снабжённая всеми видами вооружений — длинными и короткими копьями, неподъёмными ослопами
[58], тяжкими булавами и палицами, топорами и молотами, пищалями и кулевринами. Верховодил одесным полком родной брат государя Московского, князь Юрий Васильевич Дмитровский. Сам немощный, он весьма нелепо смотрелся среди столь могучего воинства, да и распоряжались тут вместо него воеводы Русалка, Кошкин-Захарьин, Патрикеев. Окропил митрополит и пушки, которые ехали при этом полку и предназначались, конечно, больше для грома и острастки, нежели для пользы в убийстве. Пять пушек, и у каждой своё имя — Индрик, Рысь, Ревун, Огненная, Страфокамил.
И обоз у одесного полка был раза в три больше, чем у головных. Долго тянулся, пока не появилось наконец златое государево знамя с образом Всемилостивейшего Спаса и малый вымпел — чёрный, со златотканым двуглавым орлом и двумя серебряными неясытями. Сам государь на высоком коне игреневой масти ехал впереди своего полка, состоящего сплошь из меченосцев, лучше всех умеющих владеть боевым искусством меча. На Иване Васильевиче был лёгкий бахтерец и неширокая кольчатая бармица
[59], голову его покрывал изощрённый шлем, украшенный финифтью, затылок был обрамлен узорным козырем
[60], а с плеч спускался алый плащ из дорогой блестящей паволоки.
— Победы православным христианам на сопротивные даруя! — воскликнул митрополит, окропляя великого князя. — Благослови, Господи, великого князя Московского и всея Руси Иоанна Васильевича!
— С нами Бог, разумейте, языцы! — крикнул в ответ митрополиту государь. Филипп ещё раз окунул василок в ведро, уже опустошённое наполовину, и щедро брызнул на спину проехавшего мимо Ивана. Толпа в Занеглименье подняла несусветный рёв при виде великого князя. Следом за государем, в окружении окольничих, Плещеева и Заболоцкого, ехал Андрей Бова, вчера только возвратившийся из римского посольства с парсуной царевны Зои. Ивана Вольны видно не было, этот, скорей всего, остался на Москве пироги жрать да девок портить. Не по душе митрополиту были и фряги все эти, и замысел обженить государя с греческой царевной. Но он оставался в меньшинстве — в основном все одобряли грядущий брак.
Поднимая василок, чтобы окропить окольничих и Бову, митрополит снова был поражён в межбровье солнечными стрелами и оглушительно чихнул:
— Адр-р-щ-щ-щ-хи! — Заболоцкий засмеялся и воскликнул:
— Благодатнейший чих! Ну, теперь точно одолеем изменников!
Ещё хорошо, что Иван Сорокоумов-Ощера ушёл с полками Холмского, а то бы этот и похлёстче чего-нибудь брякнул на митрополичий чих. Филипп старался больше не попадать под влияние солнечных лучей, но всё равно, когда кропил последние ряды государева полка, не сдержался и вновь исторгнул громкое «апчхи!».
— Чего это тебя, владыко, чихры взяли? — спросил Митрофан.
— Сам не знаю, — отвечал Филипп. — На чох, на бред суда нет.
— Рука-то не отсохла ещё? Не заменить тебя? — спросил игумен.
— Как птичка порхает, — ответил митрополит, сам удивляясь внезапному чудесному оживлению руки, которая без устали махала иссопом и не каменела, не отваливалась.
Под окропление пошёл полк левой руки доблестного воеводы Василия Фёдоровича Образца. В нём помимо до зубов вооружённой конницы шла и пехота, человек триста, вооружённая рогатинами, серпухами, косачами, клевцами
[61], простыми топорами и двоякими. Особенно выделялись широкоплечие, могучие цепники с простыми тяжёлыми и лёгкими шипастыми цепами. Немало вреда причинят они тем, кто надеется укрыться за большим и крепким щитом.
Западным
[62] шёл полк боярина Александра Оболенского — полтысячи всадников, в числе которых были и отряды, принадлежащие Ивану Младому и Андрею Меньшому. Основные силы сына и младшего брата государя оставались при них, в московской заставе. Оснащённый всеми видами лёгкого оружия, западной полк имел при себе также большие кожаные сумки, наполненные репьями, или чесноками, как с недавних пор стали называться шипастые звездицы, которые рассыпаются по дороге или по полю при отступлении, дабы настигающий враг накололся копытами своих лошадей на эти разбросанные чугунные колючки. Не так-то много было на Руси мастеров, способных изготовлять это мелкое, но кусачее оружие. На Москве их не хватало, чтобы вдоволь снабдить западной полк. Да и так у каждого ратника можно было найти в подсумке пять-шесть чесноков на всякий случай. Стоили они недёшево — за три чеснока можно было выменять превосходный кинжал.
