– Встретить ее императорское величество я ведь должен? – спросил Ушаков.
– Разумеется! Но не рапортовать! Затем, когда государыня на корабле, – всем быть в полной парадной форме. Имейте в виду, что она может соизволить пригласить капитана своей яхты к столу…
При такой мысли Ушакова бросило в жар. «Этого еще недоставало!» – подумал он.
– Вилку, ложку держать умеете? С ножа не едите? В зубах пальцами не ковыряете?
Ушаков вспыхнул еще раз.
– Ваше сиятельство, я читал «Юности честное зерцало». И у нас в корпусе учили…
– Вот и прекрасно. Ну, счастливого плавания вам на «Счастье», – пожелал вице-президент, отправляя капитан-лейтенанта.
Ушаков вышел.
Вон, стало быть, какое «счастье» ждало его!
Придворный флотоводец!
Карьеристы, дамские угодники позавидовали бы ему, но не боевые командиры.
Ушаков шел и вспоминал все, что знал об императрицыных яхтах.
Гаврюша Голенкин в одно лето был назначен во время практического плавания на императрицыну яхту «Петергоф». Гаврюша летел как на крыльях: фрейлины! Фрейлины! А за все лето увидал на яхте лишь одну фрейлину лет под пятьдесят, да зато день и ночь драил медяшки.
Ушакову фрейлины не нужны, будь они даже вдвое моложе!
Вспомнилось еще кое-что. Двое из их выпуска, Яша Карпов и Коля Хвостов, раньше него сподобились этой чести – были командирами императрицыной яхты. Но оба чем-то не угодили, и их быстро отчислили. Коля Хвостов не вытянул больше года, хотя был льстец и щеголь.
А после Хвостова назначили капитана 2-го ранга Суковатого – он командовал яхтой «Петергоф». Неглупый офицер, а кончил совсем уж плохо.
Два года назад у Красной Горки царица производила смотр флоту. Яхта «Петергоф», подходя к якорному месту, задела яхту «Счастье», где была Екатерина II. Императрица испугалась толчка и выбежала на палубу в одном белье (она уже спала). После Пугачевского восстания царицыны нервы стали похуже. Тогда тот же граф Чернышев грозил капитану Суковатому кулаком и кричал: «Ты у меня узнаешь!»
Суковатый так испугался графского возмездия, что бросился в море и утонул.
«Ну, у меня-то яхта будет становиться на место как полагается», – подумал Ушаков.
И все-таки на следующий день он с тяжелым чувством приставал на адмиралтейской шлюпке к императрицыной яхте «Счастье».
Легкая, великолепно оснащенная, украшенная позолоченными резными фигурами Посейдона, наяд и тритонов, она стояла на Неве против Зимнего дворца.
На набережной всегда толпился народ – глазели на красивую царскую игрушку, на цветные ливреи лакеев.
Ушакова встретил у трапа его предшественник, капитан-лейтенант Грязнов, представил ему команду, а затем повел осматривать судно.
Такелаж и рангоут были безукоризненны. Снасти – надежны. Паруса – из лучшего клавердука
[20] и канифаса. Везде чистота и порядок. Нигде ни пылинки. Медные части сияли.
Команда, как заметил Федор Федорович, с любопытством и некоторой иронией наблюдала за новым командиром. Оно и немудрено: капитаны на императрицыной яхте менялись чуть ли не ежегодно.
– А теперь посмотрим каюты, – повел Грязнов.
Они спустились по трапу, устланному коврами, в каюты императрицы.
Внизу их ждали три камер-лакея.
– Они всегда на яхте, – кивнул на лакеев Грязнов. – Наблюдают за чистотой и порядком в царицыных покоях.
Вся облицовка кают была из красного дерева и палисандра.
Ушаков вошел в каюту и зажмурился: зеркала, бронза, фарфор, дорогая мебель. Ноги утонули в ковре. А капитан-лейтенант равнодушно шел дальше.
– А это – спальня императрицы. – Грязнов откинул шелковую портьеру.
Мелькнуло что-то белоснежное, кружевное. Ушаков даже не заглянул туда. Пошли дальше.
– Вот это – каюты камер-фрейлин. Это – для гостей. Сопровождает кто-либо из министров, гофмаршал…
«Возил дубовые кряжи, а теперь буду возить минист_ров!» – подумал Ушаков.
– Здесь – гардеробная, а там – буфетная, – продолжал объяснять Грязнов. – Вот каюта для камер-пажей. Вон – камбуз, каюта лакеев и поваров.
– А где же размещается команда? – заинтересовался Федор Федорович.
– Команда – дальше. Для команды, признаться, на яхте места мало. Тесновато. Да и в нашей, капитанской, не больно разгуляешься!
Грязнов открыл каюту, – она действительно была тесная. Капитан-лейтенант стал проворно собирать свои вещи, продолжая рассказывать:
– Императрица бывает редко. Вам повезло: уже август месяц. Восшествие на престол – двадцать восьмое июня – прошло. Вряд ли она пожелает отправиться куда-либо на яхте. Ваше счастье, – улыбался Грязнов. – Конечно, без дела будет скучновато – известно, рейдовая жизнь, не в море. Каждый день одно и то же: с зюйда – Зимний дворец, с норда – Петропавловская крепость. Но зато если пожалует сама, тогда забот хватит!
Ушакова подмывало спросить на прощанье у Грязнова: чем он не угодил? Но не спросил, постеснялся.
– Ну вот я и готов! Счастливо оставаться! – попрощался Грязнов и безо всякого конфуза, что его сместили с капитанства, направился к трапу.
– Трап капитан-лейтенанту! – крикнул вахтенный.
Ушаков стоял, с завистью глядя, как отваливает адмиралтейская шлюпка, увозя Грязнова.
На набережной ее давно уже ожидала толпа: какие-то бабы, сбитенщик, босоногие загорелые ребятишки и будочник с алебардой.
«Он просидел на этой брандвахте
[21] полгода, а сколько-то мне придется?» – подумал Ушаков.
XVI
Дни на императрицыной яхте «Счастье» тянулись однообразно-тоскливо. Делать было совершенно нечего. Матросы надраивали медяшки, которые и так сияли как солнце; буфетчик перетирал и без того чистую хрустальную и фарфоровую посуду; лакеи тщетно пытались выколотить из царских ковров хоть пылинку.
А вахтенному лейтенанту оставалось смотреть на берег, где шли люди, проезжали экипажи – кипела жизнь.
Ушаков ходил по яхте и злился.
Вот так привалило счастье, нечего сказать!
Еще две недели тому назад он был командиром боевого корабля, а теперь его словно исключили из флота: капитан превратился в какого-то дворцового управителя.
Теперь у него на судне не пороховой погреб, а винный. Вместо склада парусов – царицын гардероб.
И даже запахи на яхте не морские, привычные – смола, пенька, порох, а какие-то чужие и неподходящие: духи да пудра.
