А здесь, в Галлиполи, турецкий флот предстал в натуральном виде. Стоя рядом на рейде, русские могли наблюдать повседневную жизнь турецкого корабля.
Три раза в сутки – утром, в полдень и в сумерки – с бизань-мачты флагманского корабля раздавался мелодичный призыв муллы: «Аллагу экбер, ашгеду анна ла иллага…» Его подхватывали муллы на всех судах.
На море, в тихом вечернем воздухе, это было не лишено своеобразной красоты.
По зову муллы вся палуба тотчас же покрывалась распростертыми телами. Галионджи становились на колени, подостлав свои драные кафтаны, а офицеры и артиллеристы – коврики.
А в полночь и утром, когда на русских судах било восемь склянок, у турок вдруг подымался ужасный грохот: по судну ходили барабанщики и изо всех сил колотили в барабаны.
Русские сначала думали, что это какая-то тревога, но потом выяснилось: турки так подымают новую вахту.
Ночью турецкие суда освещались – должно быть, для того чтобы матросы не могли сбежать с корабля.
Собираясь в плавание, Кадыр-бей послал на берег набирать матросов. В ближайших деревнях насильно брали первых попавшихся людей, которые не только не хотели отправляться в плавание, но в большинстве случаев впервые видели корабль.
Когда Ушаков приехал на флагманский двухдечный корабль, на нем толкалось много народу. Всюду на палубах стояла сутолока, шум и гам, как на базаре. Слышался разноязычный говор.
– Откуда столько народу? Ведь на двухдечный корабль достаточно не более восьмисот человек команды? – удивился Ушаков.
– Мы взяли свыше тысячи двухсот матросов, – ответил грек-драгоман.
– Зачем так много?
– Их берут насильно, и потому на первой же пристани несколько сот обязательно сбежит. Приходится набирать в запас, – объяснил переводчик.
Ушаков усмехнулся и подумал: «Вот почему в бою у турок всегда много жертв».
– А кто же управляется с парусами? – спросил он.
– Наемные матросы, греки. Без нас они бы пропали! – ответил грек-драгоман.
Галионджи занимались, кто чем мог и хотел: спали, играли в шахматы, ели, курили.
Федор Федорович знал уже, что кормили на турецком корабле скудно: сухари да маслины. И только раз в неделю, по пятницам, варили чорбу – кашу из риса и чечевицы.
Но больше всего галионджи кричали и ругались. Видимо, никак не могли примириться со своим новым положением. Капитан корабля, одетый во все белое, за исключением красной фески и желтых туфель, ходил с огромным курбамом и охлаждал им пыл галионджи.
Только прислуга каждой пушки держалась вместе и в порядке. Разостлав на палубе коврик, артиллеристы спокойно сидели с трубками, курили и пили кофе. Они так и жили у своих пушек.
На баке Ушаков увидал толпу галионджи. Они окружили кадку с водой. Перед кадкой стоял голый до пояса мокрый турок. Он вытирался подолом своего грязного кафтана; а стоящие кругом смеялись.
– Что они делают? – спросил Ушаков.
– Забавляются. Надо достать зубами со дна кадки с водой пиастр, – объяснил драгоман.
В такой сутолоке было трудно осмотреть корабль, но зоркий глаз опытного моряка сразу схватил главное.
Все суда Кадыр-бея – четыре корабля, шесть фрегатов и четыре корвета – были хорошо, надежно сделаны из сухого, выдержанного леса, отлично выкрашены. Но такелаж болтался, обвиснув слабиной, а реи, выражаясь no-морскому, «стояли козлом», то есть один конец реи был выше другого. Оттого турецкие корабли с точки зрения правил европейского парусного флота представляли безобразную картину. Особенно это сказалось, когда стали наконец сниматься с якоря и уходить из Галлиполи в Адалат-денгиз, в море, наполненное островами, как гурки называли Архипелаг.
Когда уходили из Галлиполи, Ушаков отправил к Кадыр-бею для объяснения туркам сигналов и прочих движений командующего соединенным флотом – Егорушку (как называл Метаксу Федор Федорович) и в помощь ему двух расторопных мичманов.
Соединенный русско-турецкий флот сделал небольшую остановку у острова Хиос – здесь брали лоцманов.
Греки на Хиосе, увидев на берегу турок, в ужасе закрыли все лавки и скрылись в домах. Улицы опустели. Русские моряки не могли ничего достать на берегу.
Ушаков тотчас же послал сказать Кадыр-бею, что если так будет всюду, то, пожалуй, русским и туркам лучше идти порознь, условившись о месте встречи.
Султан строго приказал Кадыр-бею действовать вместе с Ушак-пашой, и Кадыр-бей боялся и подумать отделяться от русских. Он немедленно вывесил сигнал: каждый из моряков, на кого пожалуется кто-либо из жителей острова, будет казнен на месте без следствия.
А грекам велел открыть лавки.
Эти распоряжения мгновенно облетели и эскадру и островитян. Греки вышли на улицы, открыли лавки, харчевни. И на берегу сразу всё оживилось. Русские матросы смешались с турецкими.
Союзники впервые встретились лицом к лицу.
VI
Ушаков и Кадыр-бей считали, что начинать освобождение Ионических островов надо с острова Цериго (Цитеры), который лежал первым на их пути.
Цериго был у Бонапарта главной пристанью в Архипелаге.
Федор Федорович знал, как важно для духа войск, когда первое дело в кампании выполнено удачно. Начало должно быть успешным. И потому главную роль в занятии острова Цериго Ушаков отвел своим войскам – на турок он не очень надеялся.
Операцию по овладению островом Цериго он поручил герою Измаила, капитану фрегата «Григории Великия Армении» Ивану Андреевичу Шостаку. Ушаков дал ему в помощь небольшой 32-пушечный фрегат «Счастливый» и роту десантных войск.
Кроме того, Федор Федорович отправил с Шостаком воззвание к населению островов, которое составил сам. Воззвание было напечатано в три столбца на русском, турецком и греческом языках и подписано Ушаковым и Кадыр-беем. В нем от имени соединенных русско-турецких сил все греки призывались к совместной борьбе с общим врагом – французами. В воззвании Ушакова, так же как и в манифесте константинопольского патриарха Григория, было дано обещание, что жители освобожденных островов учредят свое правление, которое изберут сами.
28 сентября эскадра подошла к Цериго.
Это был угрюмый остров. Он представлял собою дикое нагромождение громадных камней и скал красного и лазоревого цвета.
– Вот и Цитера. Здесь, по легенде, родилась богиня любви, – сказал кто-то из офицеров.
– Ну, знаете, веселенькое местечко она себе выбрала! – усмехнулся Веленбаков, вышедший на шканцы.
– Считается, что остров поднялся со дна моря, – прибавил Сарандинаки.
– С успехом мог бы не подыматься! – шутил Нерон Иванович.
– Евстафий Павлович, а знаете, крепостица-то в заливе пустяковая, – смотрел в трубу Ушаков. – А вот на горе крепость основательная. Стены высокие, крепкие. Как думаешь, Нерон Иванович, наши ядра не долетят?
