Как только закончились празднества, посвященные рождению царевича, 27 марта 1690 года скончался патриарх Иоаким. В своем «завещании» он призывал царя отказаться от встреч с иноземцами, лишить их командных постов в армии, не давать строить кирхи в Немецкой слободе и ввести смертную казнь для тех, кто проповедует обращение в другую веру. Таким образом, патриарх озвучил отвращение русского народа к людям, приехавшим из других мест, которые говорили на непонятном языке, молились в сараях, не почитали Богородицу и – о ужас! – ели траву, называемую салатом, «совсем как скотина». Вовсе не думая слушаться указаний покойного, Петр предложил сделать его преемником просвещенного и либерально настроенного псковского митрополита Маркелла. Но царица Наталья Кирилловна, которая не разделяла приверженности сына ко всему западному, следуя советам духовенства, оказывала предпочтение митрополиту Казанскому Адриану. Предлогов, чтобы отодвинуть Маркелла, оказалось достаточно: этот священник говорил на «варварских» языках (каковыми являлись латынь и французский) и к тому же его борода не была достаточной длины.
Раздраженный этим решением, Петр вновь испытал необходимость избавиться от опеки всемогущего духовенства. Русская Церковь образовала государство в государстве со своим огромным богатством, бесчисленными землями, не облагаемыми налогами, своим собственным правосудием, крепостными крестьянами и собственными укрепленными крепостями-монастырями. Патриарх, избранный церковным собором с одобрения царя, становился независимым от государя сановником, который не подчинялся никому. От него зависели митрополиты, архиепископы, епископы, монахи, попы. Монахи были холостыми и, как правило, хорошо образованными; попы – женаты, несчастны, необразованны. Они не имели доверия у народа, который видел в них не проводников Божьей воли, а простых служителей культа с красивыми голосами и торжественными жестами. Чтобы утвердить преимущество духовной власти над временной, царь по традиции принимал участие в церковной процессии, проходившей в Вербное воскресенье в Москве. Он должен был вести под уздцы осла, везущего патриарха. Петр отказался следовать этому обычаю. Его так и не увидели покаявшимся и идущим со склоненной головой рядом с ослом, на котором вальяжно устроился глава Церкви в своих самых дорогих одеждах. Царь продолжал дружеские отношения с обитателями Немецкой слободы. Ксенофобия Иоакима, Натальи Кирилловны и думского боярства становилась для него невыносимой, как и все, что ему напоминало о старой Руси. Петр хотел сбежать от этих обычаев предков, в которых ему было тесно, как в тяжелых одеждах с запахом ладана и плесени. Взбунтовавшись против традиций предков, он обедал у генерал-майора Патрика Гордона. В пятьдесят пять лет Гордон вступил в русскую армию, воевал в Швеции, Германии, Польше, участвовал в двух печально известных кампаниях Василия Голицына в Крыму, в нескольких коммерческих миссиях в Англии. Именно он дал Петру инструкторов для обучения его потешных полков. Во время государственного переворота именно он убедил иностранных офицеров выступить против регентши и присоединиться к царю в Троице-Сергиевой лавре. С того дня он стал другом и советчиком Петра, которому нравился рыцарский характер генерала, знание западных нравов и его суровая мудрость с налетом педантичности.
Другим «другом и советчиком» молодого государя стал швед Франц Лефорт, который также примкнул к Петру в критический момент. Непоседливый искатель приключений, Франц Лефорт служил под разными знаменами, прежде чем высадился в Архангельске и завербовался в русскую армию. Ему было тридцать пять лет, ростом почти с Петра, он не блистал образованием, хоть и плохо, но говорил на русском, голландском, немецком, итальянском и английском языках. Лефорт бегло изъяснялся по-французски, объехал много стран, так часто попадая в различные ситуации, что у слушающих его рассказы создавалось впечатление, что имеешь дело с дюжиной разных людей. Эта жизнь в постоянном движении не изменила от природы веселого нрава Лефорта. Его задор, живость, смелость и пристрастие к роскоши и разврату притягивали царя. Он был неутомим в физических упражнениях. Прекрасно объезжал диких лошадей, стрелял из ружья и лука лучше, чем кто бы то ни было, много пил, не пьянея. В доме этого славного весельчака Петр чувствовал себя лучше, чем в других местах. Здесь он курил, пьянствовал, орал, дрался и с наслаждением спорил. Пиры продолжались обычно по трое суток. Из этих застолий Гордон выходил с тяжелой головой и больным желудком, а Лефорт и царь, бодрые и веселые, готовы были через час начать все заново. Петру настолько нравилось, как его принимали, что он брал с собой своих русских друзей, и дом становился слишком тесным для такой компании. Царь расширил и украсил его за свой счет. На следующий день после очередного праздника один из иностранных гостей написал: «Генерал Лефорт прекрасно принимал и угощал гостей в течение четырех дней, Его Величество, с главными вельможами страны, высокими иностранными гостями и дамами, всего было двести человек. Кроме пышности больших пиров, была еще прекрасная музыка, ежедневные балы, салют и каждый день по двадцать залпов из двенадцати пушечных орудий. Его Величество приказал сделать очень красивую спальню, обитую тканью, которая смогла вместить полторы тысячи человек и скорее походила на самую настоящую и очень красивую королевскую спальню. На стенах висели пятнадцать больших ковров из шелка, сотканных так искусно, что невозможно было отвести глаз. Дом генерала был великолепно обставлен. Серебряная посуда, оружие, картины, зеркала и ковры – все необычное и дорогое; кроме того, у генерала было множество слуг, два десятка породистых лошадей и личная гвардия из двадцати человек дежурила у его ворот».
[18]
На этих пирах присутствовали и дамы – «шотландки с тонким профилем, немки с мечтательным взглядом или дородные голландки»,
[19] не имеющие ничего общего со скоромными затворницами московских теремов. Супруги и дочери ремесленников, торговцев, иностранных офицеров носили платья, подчеркивающие талию, свободно вступали в разговор, хохотали, пели свои песни и без ложной стыдливости бросались в объятия кавалеров, когда оркестр начинал играть танцевальную музыку. Некоторые из них не отличались строгостью нрава. Та, кто соблазнила Петра, была не кто иная, как бывшая любовница его друга Лефорта – Анна Монс, дочь переселенца из Вестфалии. Ее отец, Йоханн Монс, держал трактир в Немецкой слободе, где Анна вместе со своей сестрой угощали гостей. Там ее и приметил Лефорт. Анна Монс не получила никакого образования, собирала знахарские рецепты, была довольно алчной, демонстрировала свои вульгарные манеры, но при этом оставалась красивой, живой, непосредственной, смешливой и желанной. Какая противоположность благочестивой, скучающей и ноющей Евдокии! И Лефорт уступил молодую женщину царю, так сильно ее возжелавшему. Счастливая оттого, что взлетела так высоко, Анна Монс рассчитывала получать от царя роскошные подарки. Однако очень скоро она разочаровалась. Ее новый любовник был скуп на деньги, чего нельзя было сказать о ласках. Он овладевал ею грубо, эгоистично, как солдафон, а дарил лишь безделушки. По крайней мере, так было вначале. Постепенно количество и стоимость презентов начали расти. Она получила драгоценные украшения, земли с двумястами девяноста пятью крестьянскими домами… Царь не скрывал больше свою связь. Он гордился ею, представлял свою любовницу иностранным дипломатам.
