Но об этом позоре после морской победы русских войск все вскоре забыли. Как в России, так и за границей Гангут произвел эффект второй Полтавы. Европейские державы уже не сомневались, что русский царь собирается нанести Швеции решительный удар. А куда же он пойдет дальше? Его так называемые союзники, датчане и англичане, заставили себя упрашивать, чтобы оказать помощь в его захватнических планах. Русская эскадра из сорока восьми галер уже подтянулась к Копенгагену. Обеспокоенный присутствием этой армии в своих водах, король Дании Фридрих IV спрашивал, не собирается ли Петр атаковать своих друзей, прежде чем пойти войной на шведов. Пока в Копенгагене устраивали пышные празднества в честь русского царя, в спешке реставрировались укрепления города, готовясь противостоять возможному штурму русских, а горожанам раздавали оружие. Улыбки чередовались с подножками. Петр произвел со своего корабля «Ингерманландия» смотр эскадры русских, датских, английских и голландских кораблей, стоящих на рейде. Впервые британская эскадра подчинялась приказам иностранного адмирала. Шафиров писал Меншикову, что «такой чести ни который монарх от начала света не имел, что изволит ныне командовать четырех народов флотами: английским, русским, датским и голландским, чем вашу светлость поздравляю». Но союзники нигде не встретили благоразумно скрывающийся шведский флот, и поход быстро закончился. Несмотря на почести «мореплавателю Петру», настойчиво распространялся слух, что англичане хотят воспользоваться моментом и заставить его вернуться в Россию с его кораблями и экспедиционным корпусом, чтобы положить конец экспансии русских на Балтике. «Московскому обжоре» приписывали дьявольскую попытку присвоить датскую Померанию, Мекленбург, Гамбург, Любек… И действительно, в Померании Петр вел себя как властелин, будто король Август был его вассалом. В Мекленбурге царь был почти как у себя дома, потому что племянница царя Екатерина
[64] вышла замуж за герцога Мекленбургского Карла-Леопольда. Этот альянс, дополненный союзным договором, позволил России расположиться в Северной Германии. Сорок тысяч русских солдат были отданы в распоряжение герцога Мекленбургского, чтобы поддержать его в борьбе против восставшей знати. Король Англии Георг Первый напрасно просил Петра вывести войска с территорий, куда они были бесстыдно введены. Появлялись анонимные брошюры, собирающие жалобы населения на поведение русских оккупантов в Мекленбурге, Померании и в Хольстене. Сформированная против Швеции коалиция испытывала такие разногласия, что Петр писал Екатерине: «О здешнем объявляем, что болтаемся туне, ибо что молодые лошади в карете, так наши соединения, а наипаче коренные сволочь хотят, для присяжные думают; чего для я намерен скоро отсель к вам быть». Несовпадение взглядов между союзниками проявилось во время военных советов. Действия против Швеции были отложены до следующего лета. Флотилии разделились, каждый вернулся на свою базу. Раздраженный Петр уехал из Копенгагена и отправился в Амстердам. По дороге он встретился с королем Пруссии и заключил с ним русско-прусский альянс.
Это был уже не «плотник Петр», каким его прежде встречала Голландия, но глава европейского альянса в борьбе против Швеции. Никто не знал, что на уме у этого человека с полными карманами петард. На самом деле в Амстердаме он приступил к тайным переговорам с бароном Герцем, полномочным представителем и доверенным лицом Карла XII. Этот хитрец предлагал ему подписать мир со Швецией на условиях уступки балтийских берегов России. В обмен на это Петр должен был помочь своему старинному врагу Карлу XII завоевать Норвегию, которой в то время владела Дания, и, воспользовавшись суматохой, свергнуть с английского престола короля Георга Первого, заменив его претендующим на престол сыном Якова Второго Стюарта. Последний был представлен Георгу Первому, который воспылал к нему ненавистью. Веселовский, секретарь русского посольства в Лондоне, протестовал против «этих фальшивых инсинуаций, этой недостойной клеветы, которую лили враги, за этот тайный заговор; никогда царь даже и не думал о том, чтобы принять участие в этом отвратительном посягательстве; он пожертвовал своей славой, чтобы жить с союзниками в атмосфере наивной прямоты… Он четко придерживался взятых на себя обязательств и союзных договоренностей».
[65]
Утверждения доброй воли остались без ответа. Несмотря на то что советовали его министры, Петр был подозрительной личностью для его вчерашних друзей. И они не ошибались. Разочарованный в датчанах и англичанах, царь хотел сблизиться с Францией, вырвать ее из альянса со Швецией, Голландией и Англией и предложить этой стране взамен союз с Россией и Пруссией. Для этого ему надо было посетить Париж. При жизни Людовика XIV он уже предпринимал такую попытку. Но старый король, сославшись на свой возраст и состояние здоровья, предпринял все, чтобы избежать этой встречи. С 1 сентября 1715 года трон перешел Людовику XV, рядом с которым правил регент Филипп Орлеанский. Откажутся ли они на этот раз встретиться с властителем России? Однако Франция была связана со Швецией секретным соглашением, срок действия которого еще не прекратился, и аббат Дюбуа находился все время в Англии. Он писал регенту: «Если Вы не останетесь вместе с Его Величеством, королем Британии, вы упадете с чердака в погреб». После 7 января 1717 года маркиз де Шатенеф, посол Франции в Гааге, получил приказ действовать с осторожностью, не отталкивая царя, но охладив его пыл насколько возможно. Все эти увертки действовали на нервы Петру, который не понимал, почему Париж не торопится принять победителя Полтавы и Гангута.
В конце концов, преодолевая свое отвращение к политике русских и их представителям, регент уступил. Пусть он приезжает, этот незваный гость, появившийся из-за полярных льдов!
Добившись положительного ответа, Петр стал выбирать себе свиту сопровождающих для этого путешествия. В виде исключения он отказался на этот раз взять с собой дорогую Екатерину. После того как он показал ее при дворе почти всех иностранных правителей, не заботясь о том впечатлении, которое она могла произвести своими грубыми манерами и яркими нарядами, он решил, что будет нежелательно появляться с ней в злословящем и изысканном парижском обществе. Он довольствовался тем, что писал ей с каждой остановки на своем пути.
В Антверпене за полтора дня Петр опустошил вместе со своей свитой двести шестьдесят девять бутылок вина. В Брюсселе он интересовался работами одного монаха, известного своей квалификацией токаря, измерил с помощью маленькой карманной линейки фрагмент настоящего креста, который ему презентовал декан собора Святой Гудулы, и после очередного застолья освежил себе голову в фонтане поблизости от герцогского дома. В Остенде он увлекся работой шлюзов. В Нейпорте его чествовал герцог Гольштейнский, пожелавший ему попутного ветра до окончания поездки.
21 апреля 1717 года он достиг французских берегов в Дункерке. Царя было поручено принять господину де Либуа, одному из дворян королевского дома, растерявшегося перед важной русской свитой. Ему объявили, что Его царское Величество путешествует инкогнито, в сопровождении двадцати приближенных и двадцати слуг. Однако перед ним стояли пятьдесят семь человек и еще двадцать три должны были подъехать в ближайшие дни. Как взять на себя заботу обо всех этих людях, если деньги, отпущенные на прием, лимитированы решением правительства? Либуа робко выдал путешественникам пятнадцать сотен ливров на день на расходы. Действовать таким образом во время дипломатических миссий за границу было в правилах русского двора. Но Куракин, посол России во Франции, громко возмущался: когда оказана честь принять царя, нельзя руководствоваться принципами экономии. Покорный Либуа передал жалобы и ждал распоряжений. К его большому облегчению, Версаль согласился наконец раскошелиться. Франция не скряжничала, желая удовлетворить своего почетного гостя. Однако удовлетворить этого гостя было не так уж легко. Либуа пишет в Версаль: «Эта небольшая свита очень нерешительна, и все, от трона до конюшни, легко впадают в ярость. В царствующей особе есть зачатки добродетели, но совсем дикой… Он встает рано утром, обедает около десяти утра и, если хорошо пообедал, после легкого ужина ложится в девять; но между ужином и обедом он немыслимо много выпивает анисовой водки, пива, вина и съедает фруктов и всякого рода съестных припасов… У него всегда в руке две или три тарелки с блюдами, которые ему готовит его личный повар. Он выходит из-за роскошно накрытого стола, чтобы продолжить трапезу в своей спальне. Он заявляет, что пиво, которое ему подают, отвратительно, и жалуется на все».
