После траура – лишение права наследства. В полной растерянности Алексей обращается к своим постоянным советчикам: Кикину, Вяземскому и Долгорукому. Все ему советуют отказаться от престола под предлогом слабого здоровья. Одно важное событие укрепляет их в этом мнении. 29 октября, через день после похорон Шарлотты, Екатерина родила мальчика. По решению Его Величества малыша назвали Петром, как и сына Алексея. Было очевидно, что царь отдаст предпочтение в преемственности престола сыну законной царицы, Екатерины. Тогда будет лучше, думал Алексей, добровольно отказаться от престолонаследия. 31 октября он написал своему отцу: «Милостивый государь и батюшка, я прочел письмо, которое мне доставили от твоего имени 27 числа настоящего месяца 1715, в день погребения моей жены. Я не мог ответить на него по-другому, если же по причине моей неспособности вы пожелаете меня отлучить от российского трона, я желал бы, чтобы вы сделали согласно вашей воле. Я же, Ваше Величество, смиренно прошу вас, считая себя неподходящим и неспособным для этого большого дела, тем более что я совершенно лишен памяти (а без памяти ничего нельзя сделать), ослаблен духом и телом (вследствие разных болезней), и неумелым правителем страны, которой нужен менее гнилой человек, нежели я. Поэтому преемником России (пусть Бог даст Вам долгие годы жизни!), даже если бы у меня не было брата (а он у меня теперь есть, слава Богу, и дай Бог ему доброго здоровья!), я не претендую быть и не буду претендовать и в будущем. Призываю Бога в свидетели моей души. Чтобы подтвердить искренность моих намерений, я пишу это письмо собственноручно. Я поручаю моих детей вашей милости и не прошу для себя ничего, кроме пансиона до конца моих дней, оставляя все на ваш суд и вашу милость, остаюсь вашим покорным рабом и сыном – Алексей».
Опьяненный от гордости, что в сорок три года у него родился второй сын, который его утешит в отличие от первого, Петр праздновал это рождение артиллерийскими залпами, застольем и иллюминацией. Но, как всегда, он смешивал фарс и торжественность. Во время застолья, которое последовало за крестинами, официанты внесли и поставили на стол перед мужчинами огромный пирог с коркой. Из-под крышки этого блюда внезапно под общий взрыв смеха выскочила совершенно голая карлица. Она получила подарок, выпила за здоровье компании и удалилась. Подобное блюдо было поставлено и перед женщинами. На этот раз вместо карлицы из него выскочил такой же голый карлик, который предстал перед глазами гостей. Петру необычайно понравилась эта выдумка. Во время этого пира он слишком много съел и выпил. В результате он заболел и слег. Его состояние ухудшалось, и 2 декабря он пожелал собороваться. Обеспокоенные министры и сенаторы ночевали в соседней с ним комнате. Алексей рискнул один раз подойти к изголовью постели отца. После этого визита он вышел удрученный. Действительно ли это был конец? Мог ли он на это надеяться? И что станет с ним после смерти царя? Кикин вывел его из заблуждения: «Твой отец не так сильно болен. Он исповедуется и специально внушает своему окружению, что тяжело болен. Но это розыгрыш».
На самом деле Петр поправился. На Новый год он появился перед своими придворными. И 19 января 1716-го ответил своему сыну «последним напоминанием». В этом высокопарном послании он укорял Алексея в том, что тот в своем ответе не упомянул о своей лени и неспособности к делу, царь напоминает ему слова царя Давида «Все люди – ложь» и делает выводы: «Ты хотя бы когда-то хоть малую помощь оказал мне в делах моих и трудах невыносимых? Эх! Никогда! Каждый знает, что ты ненавидишь дела мои, которые я для народа своего, не жалея здоровья, делаю. И в конце концов разорителем дел моих будешь. Невозможно так далее оставаться, как желаешь быть, ни рыбою, ни мясом. Или измени свой нрав и стань достойным наследником моим, или уйди в монахи. Ибо без сего дух мой спокоен быть не может, а особенно сейчас, когда здоровьем слабею. На что, по получении сего, дай немедленно ответ, письмом или мне на словах. А ослушаешься меня, то я с тобой, как со злодеем, поступлю».
Холодный и мрачный монастырь, медленная смерть в забвении, неизбежная разлука с Евфросиньей! От этих мыслей у Алексея пробегал мороз по коже. По сложившейся привычке он решил посоветоваться с друзьями. Кикин его утешал: «Ведь клобук не прибит к голове гвоздем, можно его и снять!» Пусть царевич пока отсидится в каком-нибудь монастыре. Настанет и его время. Приняв решение, Алексей написал отцу: «Милостивый государь батюшка, я получил ваше письмо 19 числа утром. Будучи больным, я долго не мог ответить. Я желаю монашеского чина и прошу о сем милостивого позволения. Ваш раб и недостойный сын – Алексей». Чтобы позднее не иметь возможности утверждать, что он был брошен в монастырь во искупление каких-то ошибок, он нашел в Санкт-Петербурге протопопа отца Григория и рассказал ему, что вынужден силой и по принуждению идти на этот шаг. Священник успокоил его: «Когда наступит время, я дам тебе знать». Кроме того, Алексей из предосторожности передал своей любовнице Евфросинье два письма – для Кикина и отца Якова Игнатьева, информируя их, что его вынуждают идти в монастырь.
В это время Петр собирался в Голландию. Перед отъездом зашел в комнату сына, который сетовал на слабое здоровье, и спросил, не изменил ли тот своего намерения постричься в монахи. И после утвердительного ответа Алексея, подтвердившего, что это его самое заветное желание, вздохнув, сказал сыну: «Это не просто для молодого человека. Одумайся, не спеши. Затем напиши мне, что ты решишь… Подожду еще полгода».
Привыкший всех судить по себе, царь не хотел верить, что его собственный сын искренне может иметь такое желание. Он дал ему последний шанс опомниться. Эта неожиданная отсрочка позволила Алексею, который в отсутствие отца вернулся к своим любовным похождениям и оргиям, прервать назидательные чтения. Скончавшаяся молодая супруга вскоре была забыта. Евфросинья заменила Шарлотту в его доме. Эти полгода стали для царевича и его любовницы праздником беззаботности и вседозволенности. Казалось, царь никогда не вернется из своего путешествия. Неожиданное письмо Петра, датированное 26 августа 1716 года из Копенгагена, отрезвило Алексея как ушат холодной воды. «Я ждал полгода твоего решения, и до сего дня ты ничего не написал мне по этому поводу. Однако у тебя было время подумать. По получении этого письма принимай, не медля, решение. Если ты примешь хорошее решение, то я жду тебя здесь, в Копенгагене, через неделю, потому что ты можешь еще быть задействован в моих делах. Если же ты примешь другое решение, напиши мне, в какой день и в какой монастырь идешь, чтобы моя совесть была спокойна и чтобы я знал, чего могу от тебя ожидать… Я считаю, что с этим пора заканчивать, потому что сдается мне, что ты только тянешь время, следуя твоей обычной лени».
И снова Алексей решил посоветоваться со своим окружением. Некоторые из его близких считали, что царь уже выбрал монастырь в Твери, куда хотел заточить сына, и что там ему уже готова келья, намного хуже, чем те, в которых размещали самых страшных преступников в государственных тюрьмах. Послушав их, царевич встретился с Меншиковым и сказал ему о своем желании приехать к отцу. Конечно же, он собирался взять с собой Евфросинью. Но для путешествия ему нужны были деньги. Меншиков дал ему тысячу дукатов, а Сенат, перед которым он сделал такое же заявление, выдал ему две тысячи рублей. Царевич покинул Санкт-Петербург 26 сентября 1716 года со своей любовницей, ее братом по имени Иван Федоров и тремя слугами. Перед отъездом он поделился со своим дворецким Афанасьевым тайными планами: он не поедет к своему отцу в Копенгаген, но будет искать защиты в Вене, у своего деверя, ставшего императором Карлом VI, или в Риме, у самого папы. Несколько месяцев назад Кикин уехал за границу, чтобы подготовить почву. Новости, которые он прислал из Вены, обнадеживали: все готово к встрече царевича.
