– О, конечно, – согласно закивал я.
– Короче, на следующее утро, в шесть часов, мы трогаемся в путь. Денек обещал быть еще тот, ветер с вест-норд-веста, но Долльман поднял паруса, и я последовал его примеру. Я беру два рифа, мы выходим в открытое море и ложимся на курс ост-норд-ост, вдоль побережья, к плавучему маяку в эстуарии Эльбы, что примерно в пятидесяти милях. Это здесь, смотри.
Он показал мне их курс на карте.
– Для его яхты, здоровенного надежного корыта, могучего, словно дом, плавание было сущим пустяком. Поначалу я легко поспевал за «Медузой». Работы у меня было по горло – при свежем ветре в бакштаг и сильном волнении, но при условии, что погода не ухудшится, я не сомневался в благоприятном исходе, хотя и клял себя болваном за то, что согласился. Все шло хорошо до Вангерога, последнего из островов, это здесь. А вот потом задуло по-настоящему. Я наполовину решился уже махнуть на все рукой и нырнуть в устье реки Яде, но не смог повернуть, поэтому лег в дрейф и взял последний риф.
Простые слова, произнесенные без всякой интонации. Но я, видевший, как выполняются эти операции при спокойном море, вздрогнул, представив себе эту картину в шторм.
– До той поры мы держались практически рядом, но, урезав паруса, я стал отставать, – рассказывал дальше Дэвис. – Беды в том не было. Курс я знал, таблицу приливов тоже и при всей непогоде не сомневался, что дойду до плавучего маяка. Да и изменения в план внести было уже не возможно. Эстуарий Везера находился с правого борта, но это подветренный берег, со скоплением не обозначенных отмелей, только взгляни на карту. Мы продолжали путь, и «Дульчибелла» держалась молодцом, хотя пару раз нас едва не захлестнуло через корму. Я находился здесь, милях в шести к юго-западу от маяка, когда вдруг увидел, что «Медуза» легла в дрейф, словно поджидая меня. Стоило нам поравняться, немецкая яхта снова легла на курс, и некоторое время мы шли параллельно. Долльман закрепил штурвал, перегнулся через борт и прокричал, очень медленно и отчетливо, чтобы я разобрал: «Следуйте за мной… Со стороны моря слишком большие волны… Срежем через пески… Сбережем шесть миль».
От румпеля я оторваться не мог, но сразу его понял, потому как проштудировал карту накануне
[30]. Смотри, все пространство между Вангерогом и Эльбой загромождено песками. Огромным зазубренным языком они уходят от Куксхафена в северо-западном направлении миль на пятнадцать, заканчиваясь остроконечным мысом, который называется Шархерн. Чтобы войти в Эльбу с запада, требуется обогнуть этот язык, миновать плавучий маяк, который лежит у Шархерна, а потом проделать еще столько же миль в обратном направлении. Разумеется, крупные суда так и поступают. Но, как видишь, эти пески тут и там пересекаются каналами, очень мелкими и извилистыми, в точности как в районе Фризских островов. Обрати внимание на этот, который проходит через весь язык и ведет прямиком к Куксхафену. Он носит название Тельте
[31]. У входа канал достигает мили в ширину, но потом разрезается надвое банкой Хоенхерн, затем мельчает и петляет, превращаясь под конец в простую приливную протоку, именуемую уже иначе. Это именно такой проход, который я с удовольствием исследовал бы в хороший день и при ветре с берега, но в одиночку в шторм было бы глупостью соваться в него, разве что в совсем отчаянной ситуации. Но, как уже говорилось, я сразу понял, что Долльман предлагает идти в Тельте и провести меня.
Мне эта идея не нравилась, потому что я люблю полагаться только на себя, и, как ни глупо звучит, моей гордости было больно признать, что море слишком бурное. Но через проход можно было срезать несколько миль и избежать болтанки у Шархерна, где сходятся два течения. Долльману я полностью доверял и решил, что сваляю дурака, если не воспользуюсь шансом. Но колебался. Однако в конце концов кивнул и помахал рукой. Вскоре «Медуза» изменила курс, и я последовал за ней. Ты спросил однажды, брал ли я лоцмана. Так вот, это был тот самый единственный раз.
Мой друг проговорил это с невыразимой горечью и откинулся на спинку дивана, словно выдерживая театральную паузу. Передо мной предстал вдруг совсем иной Дэвис – мужчина лет на пять старше, обуреваемый сильными эмоциями, страстями и одержимый целью. Это был человек совсем другого масштаба и слепленный из другого теста, нежели мне казалось. Как бы ни снедало меня любопытство, я почти покорно ждал, пока он механически набивал трубку и чиркал отказывающимися гореть спичками. Во мне крепло убеждение – чтобы ни крылось за этой загадкой, речь о чем-то серьезном. Усилием воли взяв себя в руки, Дэвис привстал и окинул круговым взглядом часы, барометр и люк. Потом продолжил рассказ:
– Вскоре мы подошли к месту, где, как я понимал, начинается Тельте. Отовсюду доносился грохот валов, разбивающихся о пески, но разглядеть их не удавалось. Как известно, по мере уменьшения глубины волны становятся короче и круче. Ветер еще усилился – настоящая буря, должен сказать.
Я держался в кильватере «Медузы» и вскоре, к разочарованию своему, заметил, что та быстро отрывается от меня. Мне казалось само собой разумеющимся, что, вызвавшись служить провожатым, Долльман убавит ход и подладится под «Дульчибеллу». Ему это было несложно – стоило послать матросов выбрать шкоты или потравить дирик-фал. Вместо этого он мчался во весь опор. Один раз в налетевшем дожде я вовсе потерял его из виду, потом заметил вдалеке, но мне хватало дел на румпеле и недосуг было выглядывать беглого лоцмана. До поры все шло хорошо, но мы быстро приближались к самой трудной части, где банка Хоенхерн блокирует путь и канал разделяется. Не знаю, может, на карте, где изгибы фарватера обозначены черным по белому, все это выглядит просто, но чужак, оказавшийся в месте, подобном этому, да еще без вех, не способен определить что-либо на глаз. Быть может, при отливе, когда все мели выходят на поверхность, да при ясной погоде он и сумеет шаг за шагом, пользуясь лотом и компасом, проложить дорогу. Я прекрасно понимал, что вот-вот увижу сплошную полосу прибоя впереди и по обоим бортам. Угадать путь при такой погоде – невозможно. Ты должен твердо знать, куда плыть. Или иметь лоцмана. У меня он был, да только вел свою игру.
Будь у меня на борту помощник, способный принять руль, я не чувствовал бы себя таким ослом. А так оставалось расхлебывать кашу и проклинать себя за отступление от железного правила. Я сделал именно то, чего никак нельзя допускать при одиночном плавании.
Когда опасность стала явной, было уже слишком поздно поворачивать и пробиваться в открытое море. Я уже глубоко залез в бутылочное горлышко среди песков, оказавшись зажатым между подветренным берегом и приливом, подхватившим «Дульчибеллу». Впрочем, прилив-то и вселял хотя бы призрак надежды. У меня часы в голове, и я знал, что сейчас две трети полной воды и еще часа два подъем будет продолжаться. Это означало, что отмели скрыты водой и заметить их сложнее, но одновременно есть возможность – если повезет найти удачное место – проплыть прямо над самыми худшими из них.
Дэвис гневно стукнул кулаком по столу.
