Все оставшееся до наступления темноты время проводим, исследуя Харле, то есть пролив между Вангерогом и Шпикерогом; волнение с внешней стороны очень сильное… При том, что день погожий, картина со стороны кажется унылее некуда. Пустынные места обоих островов выглядят зловеще в своей стерильности, единственный рельеф составляют меланхоличные кучи выброшенного на берег плавника. Прибавьте к этому два гротескных маяка и самое причудливое архитектурное творение – высокую церковную колокольню, стоящую, по сути, в воде на северной стороне Вангерога, убедительное доказательство наступления моря. На материке, который едва различим, заметен лишь один выдающийся предмет ландшафта – шпиль, который, судя по карте, размещается в Эзенсе, городке в четырех милях в глубь суши.
Дни становятся короче. Солнце заходит вскоре после пяти, и час спустя становится слишком темно, чтобы разглядеть боны и бакены. Приливы и отливы в это время года тоже сильны
[61]. Пик подъема воды по утрам и вечерам приходится на промежуток между пятью и шестью, как раз на сумерки. На ночь мы заползаем с постоянными промерами в Мушель-Бальге – отводок от пролива, идущего по внутренней стороне Шпикерога, и встаем на глубине в две сажени. Волны с моря сюда не доходят, но в отлив, когда течение идет против ветра, нас немного качает.
Мимо проходит галиот, направляясь на запад. Мы как раз убираем паруса. Слишком темно, чтобы прочитать название. Чуть позже мы замечаем его якорный огонь чуть дальше по каналу.
Главное событие дня – встреча с небольшой немецкой канонеркой, неспешно пыхтящей на запад вдоль побережья. Время было половина пятого, мы как раз промеряли Харле.
Дэвис сразу же идентифицировал канонерку как “Блиц”, корабль коммандера фон Брюнинга. Нам оставалось гадать, узнал ли тот “Дульчибеллу”, но, так или иначе, немец не обращал на нас внимания, продолжая медленно идти своим курсом. Мы почти ожидали увидеть “Блиц” в этих водах, и се равно его вид вызвал немалое волнение. Это уродливый, неприятный корабль серого цвета, с одной трубой. Дэвис презрительно отзывается о его низком баке, говорит, что в открытое море предпочел бы выйти на “Дульчи”. Размеры и вооружение канонерки мой приятель знает назубок: сто сорок футов в длину, двадцать пять в ширину, одно орудие калибра 4,9 дюйма, одно – 3,4 дюйма, четыре “максима”. Устаревший тип. Укладываемся спать, ночь жутко холодная.
17 окт. Барометр резко падает этим утром, к величайшему нашему огорчению. Ветер снова зашел к зюйд-весту и стал намного теплее. Тронувшись в 5.30, мы пересекли с приливом водораздел за Шпикерогом. Так же поступил галиот, замеченный нами вчера вечером, но нам опять не удалось узнать название, потому как он снялся с якоря раньше, чем мы приблизились к его стоянке. Тем не менее Дэвис готов поклясться, что это “Корморан”. Так или иначе, большую часть этого дня мы его больше не видели и занимались исследованиями Отцумер-Эе (пролива между Лангеогом и Шпикерогом), делая время от времени выстрел по тюленю или морским птицам… (Навигационные подробности опущены.) Вечером, торопясь вернуться на стоянку с внутренней стороны острова, мы совершили большую ошибку, которую до тех пор нам удавалось избегать, – сели на мель на самом максимуме прилива. И вот теперь плотно сидим на краю отмели Руте, к югу от восточной оконечности Лангеога. Смеркалось, а неправильно установленный бон ввел нас в заблуждение. Попытка отверповаться не удалась, и в восемь вечера мы остались на этом настоящем Арарате из песка, всего в паре ярдов от злосчастного бона, который поставлен на самой верхушке отмели, словно для завлечения доверчивых жертв. Начинает штормить, но для нас это не страшно, потому как мы укрыты отмелями с зюйд-веста и норд-веста, наиболее опасных направлений. Надеемся сняться в 6.15 поутру, но для надежности сгрузили часть балласта на ялик, чтобы облегчить яхту. Жуткое это дело – таскать свинцовые чушки, такие тяжелые, черные и грязные. Салон превратился в ад, палуба – как у угольщика, а мы сами похожи на кочегаров.
Якоря заведены, больше поделать нечего.
18 окт. Встав, мы обнаружили, что с зюйд-веста налетела почти буря, но она помогла нам сняться в шесть часов. Ялик едва не пошел ко дну под тяжестью балласта, а перетаскивать чушки обратно на яхту – работа, хуже не придумаешь. Мы подвели лодку к борту, Дэвис спрыгнул в нее (едва не утопив окончательно), кое-как устроился, и при удобном случае мы стали поднимать груз при помощи пропущенного через нок гафеля блока, с которым я управлялся с палубы. Первые несколько минут было очень тревожно, потом пошло легче.
Когда мы закончили размещать чушки в трюме – операция грязная, но требующая деликатного подхода, потому как их надо складывать, словно паззл, и если хоть одна окажется не на месте, настил трюма не уложится, – пробило уже девять. Поднявшись на палубу, мы с удивлением увидели “Блиц”, стоящий на якоре в Шилль-Балье, с внутренней стороны Шпикерога, примерно в полутора милях от нас. Он, надо полагать, прошел при большой воде через Отцумер-Эе с целью укрыться от шторма – заслуживающая восхищения работа для корабля таких размеров. Дэвис говорит, что осадка канонерки составляет девять футов и десять дюймов, а при не самом высоком при этой фазе луны приливе глубины в проходе не превышают двенадцати футов. Прячутся здесь также несколько шмаков и два галиота, но нам неизвестно, находится ли среди них “Корморан”.
Когда отмели обнажились, волнение уменьшилось, поэтому мы высадились и предприняли длительную прогулку по Руте, вооружившись компасом и блокнотами. Вернувшись в два, обнаруживаем, что барометр падает буквально на глазах.
Я предлагаю пойти с вечерним приливом в Бензерзиль, одну из материковых деревушек, расположенных к юго-западу. Для нас это подходящая возможность посетить хотя бы один из этих зилей. Дэвис отнесся к идее с прохладцей, но дальнейшее развитие событий убедило его. В половине четвертого наползло, словно появившись из самого моря, огромное черное облако и налетел страшный шквал. Когда он прошел, минут на десять наступило мертвое затишье, а все небо словно превратилось в воронку, вбирающую в себя испарения. Потом порыв ледяного ветра донесся до нас с северо-запада. Вскоре ветер зашел к северо-востоку и так установился, обретая силу с каждой минутой.
– От зюйд-веста до норд-оста, хуже и быть не может, – прокомментировал Дэвис.
Переход ветра к востоку изменил всю ситуацию (как это всегда бывает с ветром): отмели Руте оказались у нас теперь с подветра, в то время как с наветра лежали глубокие лагуны Отцумер-Эе, хотя и защищенные Шпикерогом, но все равно дающие большой простор для разгона волн. Нам пришлось развернуться носом и поставить бизань. Пробиваться на ветер было немыслимо, потому как в несколько минут поднялся настоящий ураган. Оставалось уходить под ветер, и Дэвис склонялся устроиться позади отмели Янс и не рисковать входом в Бензерзиль. Вопрос решила моя ошибка на брашпиле. Тридцать из сорока саженей нашей якорной цепи было вытравлено. Очумев от качки и ледяных брызг, я забыл про чудовищное натяжение цепи и ослабил ее на кнехтах. На барабане остался лишь один оборот цепи – в обычную погоду вполне достаточно. Но теперь, стоило мне навалиться на рычаг, как он начал проскальзывать, и в мгновение ока цепь юркнула в клюз и исчезла за бортом. Я попытался задержать ее ногой, но что-то внизу треснуло, яхта дернулась и задрейфовала кормой вперед. Я закричал и додумался тут же поставить зарифленный стаксель. Дэвис тут же заставил “Дульчибеллу” слушаться руля и взял курс на зюйд-вест. Вернувшись на корму, я застал его, как всегда, невозмутимо спокойным.
