Спичка за спичкой вспыхивали и гасли, пока я бился над загадкой этой таинственной семерки. В конце концов меня сморил сон, в который я погрузился с единственной идеей: завтра, на обратном пути в Норден, надо навести дополнительные справки об этих вероятных каналах, если их, конечно, можно так назвать. Мои сны той ночью представляли беспрерывную цепь картин редутов и замаскированных батарей, таящихся среди песчаных дюн и уединенных островков. Эти укрепления вырастали, подобно кораллам, благодаря кропотливой и тайной работе, а смертельные боеприпасы подвозили к ним лихтеры под управлением вороватых субъектов, как две капли воды, похожих на нашего приятеля Гримма.
Встав на рассвете, я отправился в дорогу (погода стояла тихая и дождливая), повстречав на пути нескольких моряков, удостоивших меня пожелания доброго дня и удивленного взгляда. Остановившись на мосту, я предался раздирающим меня сомнениям. Как много надо сделать и как мало времени. Единая прежде проблема вдруг умножилась семикратно и не собиралась на этом останавливаться: семь синих линий на карте, семь точечных путей по морю, семь островов. Одно время я даже взвешивал шанс воплотить выдуманный предлог в жизнь и махнуть на Лангеог, но это означало опоздание на рандеву, а об этом не могло быть и речи.
Так или иначе, пришла пора завтрака, а лучшим способом заполучить его, а заодно выбраться на новое поле деятельности было отправиться в Дорнум. Там я найду синюю линию под названием Ноейс-Тиф, ведущую к Дорнумерзилю на побережье. Исследовав это направление, я возвращаюсь в Нессе, откуда еще одна линия уходит к Нессмерзилю. Все это на пути к Нордену, да и железная дорога всегда под боком, чтобы доставить меня к вечеру на место. Последний поезд, как сообщало расписание, прибывает в Норден в 19.15. Стало быть, я могу перехватить его на станции Хаге в 19.05.
Шестимильная прогулка быстрым шагом привела меня, зверски проголодавшегося, в Дорнум. Все это расстояние шоссе и железная дорога шли рядом, а примерно на полпути к ним присоединился третий компаньон в лице вялого потока, который, как я понял из карты, являлся верхней частью канала Ноейс-Тиф. Извивающийся, словно уж, густо поросший осокой и камышом, он не выказывал претензий на судоходность. На одном участке русло его словно растворилось в болотах, чтобы появиться опять уже в более оформленном обличье перед самым Дорнумом.
В месте, где железная дорога пересекала его, отводка путей не было, но от самого города, который канал огибал с востока, начинался бечевник, виднелся также недавно построенный свайный причал. Рядом с ним стояло здание из красного кирпича, пока еще без крыши, по виду – склад. Вокруг суетились строители.
Аппетит мой достиг крайних пределов. Если по уму, мне бы стоило ограничиться пирогом, купленным в уличной лавке, но, подстегиваемый желанием выпить горячего кофе и добыть какие-нибудь сведения, я решил повторить эзенский опыт и нашел захудалую пивнушку. На этот раз мне повезло меньше. Заведение было достаточно паршивым, но вот хозяином оказался не добродушный фрисландец, а омерзительного вида тип с бегающими глазками и объемистым брюшком, проявивший в высшей степени неуютный интерес к новому посетителю. В качестве последней соломинки на нем красовалась такая же фуражка, как у меня, и он оказался бывшим матросом. Стоило мне сразу увидеть его, я бы улизнул, но сначала меня обслуживала неопрятная деваха, которая явно и пригласила хозяина. Чтобы объяснить грязь на сапогах и брюках, я сказал, что иду пешком из Эзенса, и оказался вынужден врать с лету. Следуя по накатанной, я поместил свою сестру на этот раз на Бальтрум и сообщил, что направляюсь в Дорнумерзиль (который как раз напротив Бальтрума), чтобы переправиться на остров.
Вынужденный пускать стрелу наудачу и не зная местных дел, я решил начать с рассказа о своем визите. С Дорнумерзилем я попал в цель: оттуда действительно ходил паром-галиот на Бальтрум. Однако хозяин или знал, или делал вид, что знает, жителей острова и никогда не слышал про мою сестру. Мне сделалось еще больше не по себе, когда я подметил, что меня принимают за пташку повыше, нежели простой матрос. Мало того, меня угораздило вытащить второпях из кармана свои золотые часы с цепочкой и печатками. Трактирщик заверил меня, что спешить некуда, к приливу в Дорнумерзиль мне все равно не поспеть, а потом подкатил всерьез, засыпав вопросами, характер которых дал мне ключ к его биографии. Этот мерзавец явно был некоторое время портовым вербовщиком, одной из тех грязных акул, поживой для которых служат безработные моряки. Такие типы зачастую сами были матросами, и их на мякине не проведешь. И вот теперь он вцепился в меня, человека, принадлежащего именно к тому классу, что всегда служил ему поживой, да еще с золотыми часами и наверняка набитым кошельком. Трудно было придумать стечение обстоятельств, более неудобное для меня и более опасное: вербовщики – порода хищников, столь же распространенная, как официанты и консьержи, обладающая к тому же даром к языкам и сверхъестественным умением угадывать национальность собеседника.
Что и говорить, он мигом раскусил меня и обрушил тираду на беглом английском с гнусавым выговором, свойственным янки. Обремененный вымышленной сестрой, я упорно цеплялся за свою ложь – сказал, что слишком долго служил на британском судне и приобрел акцент. Выдал и несколько слов на ломаном английском. Одновременно я дал ему понять, что считаю подобное любопытство неуместным, заплатил по счету и вышел. Думаете, отделался? Как бы не так! Он горел желанием показать мне дорогу на Дорнумерзиль и выскочил следом на улицу. Заметив, что хозяин, несмотря на ранний час, уже под градусом, я не осмелился затевать ссору с человеком, который уже довольно много вынюхал про меня и вполне способен на большее. Дрогнув, я решил задобрить негодяя и завел в ближайшую забегаловку в надежде подпоить и оставить там. Губительная ошибка, создавшая прецедент для дальнейших экскурсов на каждом углу. С вашего позволения я охотно бы опустил вуаль на рассказ о нашем позорном шествии через мирный Дорнум, о страхах, которые переживал, когда он громогласно обращался ко мне, как к другу – своему английскому другу! – и об унижении шествовать рука об руку с ним три мили по дороге к побережью. Ему пришла опасная блажь говорить со мной исключительно на английском. Блажь оказалась спасительной, потому как я был полным профаном в немецком матросском жаргоне, зато нахватался бакового английского, читая Катклиффа Хайна и Киплинга
[103]. С их помощью мне удалось сварганить малоудобоваримый коктейль из заковыристых морских ругательств, приправленный байками о вымышленных плаваниях. Собеседник мой явно побывал во всех портах на свете, но особой критичности, будучи изрядно schnappsen
[104], не выказывал.
Но, как ни крути, это было самое досадное contretemps
[105]. Я растрачивал драгоценное время, поскольку дорога расходилась с Ноейс-Тиф и мне не удалось исследовать канал – мы встретились с ним лишь у самого моря. Здесь он разделялся на два русла, каждое из которых было оборудовано шлюзом и впадало в две маленькие илистые гавани, как две капли воды, похожие на бензерзильскую. Вокруг каждой образовалось собственное скопление домов. Я направился прямиком в местный гастхаус, от души угостил своего компаньона, попросил подождать, пока я уточню насчет галиота. Нечего и говорить, назад я уже не вернулся. Бросив беглый взгляд на гавань слева и заметив череду лихтеров, проходящих через шлюз (был прилив), я во всю прыть пустился к внешней дамбе и зашагал по ней на запад, не обращая внимания на секущий в лицо холодный дождь. Меня снедала тревога за те слухи и беспокойство, которые породит мое исчезновение, когда треклятый вербовщик протрезвеет и обнаружит сей факт. Едва скрывшись из виду, я скатился на песок и бежал, пока не выбился из сил. Потом уселся на свой узел, прижался спиной к дамбе в надежде найти хоть какую-то защиту от непогоды и стал смотреть, как море потихоньку отступает, превращаясь в цепочку озер, а низкие дождевые облака проносятся над островами и растворяются в тумане на горизонте.
