– Перестань, – попросил Гюнтер. – Говорю тебе, Линда не жаба.
Жаба, жаба, жаба, откликнулся Натху.
Флуктуация ускорила вращение. Жаба запрыгала на месте, слизнула комара – нет, не комара, но кого-то слизнула точно. Шаль ее взлетела в воздух, сшибла целый рой комарья; хорошо, подумал Гюнтер, пусть будут комары.
– Линда не жаба. И Линда не флуктуация. Люди не бывают флуктуациями.
Натху похлопал себя по затылку: бывают.
– Нет, не бывают. Люди бывают антисами.
Натху пожал плечами.
– Это не одно и то же. Это очень даже разное.
Натху еще раз пожал плечами. Он делал это так: вздергивал острые плечи высоко-высоко, доставая до мочек ушей, выжидал паузу, и резко опускал вниз, на место. Поначалу Гюнтер пугался, что плечи сына вылетят из суставов, но со временем привык.
– Ты не различаешь антисов и флуктуаций? Ты считаешь, что между ними нет разницы?
Натху не реагировал. Наверное, это значило: да, не различаю. Или: нет, не различаю. Или: отстань, мне неинтересно.
– Линда для тебя – антис? Раз она в космосе, раз жаба с изнанки, значит антис, да? Такая же, как ты? Как члены твоей стаи?
Гюнтер, ответил Натху. Ты, ты, ты.
– Такая же, как я? Линда для тебя – антис и при этом она такая же, как я? Может летать? Выходить в волну? Менять тело с малого на большое?
Натху пожал плечами: о чем тут говорить?
Гюнтер дорисовал рядом с Линдой себя. Два волновых сгустка поселились в лицевой кляксе космоса. Два радужных волчка вертелись во тьме. С изнанки возле жабы образовался молодой человек, одетый в пестрый кафтан, с дудочкой в руке. Таким Гюнтер видел себя в галлюцинаторном комплексе, когда особо трудный пациент вынуждал его усилить воздействие до критического, погружаясь под шелуху.
Да, да, да, завопил Натху. Бей ее! Ешь ее!
– Не буду я есть Линду.
Ешь! Вкусно!
– А если она меня съест? Она вон какая сильная…
Натху задумался.
Поддерживая измененную энграмму на эмоциональном уровне, достаточном, чтобы мальчик не утратил интереса, Гюнтер опять восстановил в памяти разговор с доктором Йохансоном. В последнее время, общаясь с сыном, он отмечал у себя навязчивую идею, считай психоз. О чем бы ни зашла речь, Гюнтер раз за разом возвращался мыслями к этому разговору. Он очень старался, чтобы воспоминания о докторе остались закрытыми для сына, и преуспел в этом. Антис не антис – как обладатель ментальных способностей, Натху Сандерсон не был ровней Гюнтеру Сандерсону.
С изнанки возле жабы образовался молодой человек, одетый в пестрый кафтан, с дудочкой в руке.
«Да, – произнес доктор. Казалось, монолог Йохансона закольцевали, поставили на вечный повтор. – Я гений. Грубо говоря, существование антиса в космическом пространстве и существование ментала в космосе образов и мыслей – практически одна и та же форма жизнедеятельности…»
Не будь у Гюнтера встречи с Йохансоном, молодой человек решил бы, что капризы Натху, не различающего очевидное, – последствия треклятой «путанки». При зачатии родители, дураки безмозглые, накурились всякой дури, вот ребенок и не отличает антиса от ментала, Ларгитаса от Чайтры, а комиссаршу от жабы. Трудное детство, дурная компания… Но встреча состоялась, и теперь списать все на шадруванскую дурь было бы страусиной попыткой сунуть голову в песок.
«Мы с вами, дорогой Гюнтер, и ваш драгоценный сын с каким-нибудь Кешабом Чайтаньей – все четверо мы имеем между собой больше общего…»
Работа оказалась сложней, чем Гюнтер предположил вначале. Игра с Натху в творческое развитие энграммы: космос, жаба, дудочник. Мальчик изо всех сил пытался стравить жабу и дудочника, желая выяснить: кто кого сборет, если налезет. Изящными пассами Гюнтер гасил конфликт, ведя потенциальный «боевик» к вечной дружбе между амфибиями и музыкантами. В параллель – воспоминания о докторе Йохансоне. Защита воспоминаний от сына. Нервное напряжение, связанное с парадоксами, разрушающими привычную картину мира. Возбуждение, связанное с открытием доктора. Возбуждение, связанное с Натху, который, как стало ясно на примере комиссара Рюйсдал, целиком и полностью на стороне Йохансона. Блокировка возбуждений. Недопущение резонанса между ними. Контроль эмоций, в первую очередь – на выходе.
Натху и так взвинчен. Нельзя, чтобы ребенок перевозбудился сверх меры.
Гюнтер превратился в жонглера, удерживающего в воздухе дюжину колец. В иной ситуации это не составило бы для него проблемы. Кавалер Сандерсон справлялся и с заданиями потрудней. Тем не менее напряженность росла, требовала большей отдачи, большего сосредоточения. Зацикленность сына на комиссарше пугала Гюнтера. Собственная зацикленность на идеях Йохансона пугала Гюнтера вдвойне. Эмоциональный фон мешал, сбивал настройку, раскалялся добела.
Комната поплыла, утратила резкость.
Нет, отец с сыном по-прежнему находились в детской. Но разум Гюнтера утаскивал хозяина под шелуху, в галлюцинаторный комплекс. Разум работал сверхурочно, шагнув за критическую отметку; перегревшись, он требовал охлаждения, которое мог найти только там, с изнанки Ойкумены.
Домашний костюм превратился в пестрый кафтан. В руке объявилась дудочка. По собственной воле инструмент вспорхнул ко рту: ти-ти-там, простенькая мелодия. Власть, сила, контроль. Балансируя на краю реальности и галлюцинации, Гюнтер Сандерсон не сразу обратил внимание на то, что сын, его маленький Натху, тоже изменился.
…ти-ти-там!
И в ответ, грозным эхом:
– Om ham· rudrāya maruti namah․!
Напротив, скрестив ноги, сидел исполин с обезьяньим лицом. Черты животного мешались с чертами, в которых Гюнтер с ужасом узнал себя и Мирру. Живая «путанка» комкалась, словно маска, сделанная из губчатой резины. Кажется, исполин нервничал. Исполину не нравилось то, что происходит. Исполин не хотел под шелуху; исполина тянуло туда. Дрогнули могучие плечи; пальцы, способные разорвать льва, вцепились в гирлянду, висящую на шее. Так малыш в испуге хватает все, что подворачивается под руку. Тело атлета местами покрывала рыжая шерсть. Оно колыхалось, это чудовищное тело, оно мерцало, съеживалось до размеров, характерных для ребенка четырех лет от роду, – и вновь росло, наливалось удивительной гибельной мощью. То же самое творилось с лицом: питекантроп, увенчанный диадемой, превращался в кусающего губы Натху, чтобы опять стать питекантропом.
Нет, услышал Гюнтер. Нет, нет, нет!
– Да, – ответил Гюнтер. – В смысле – нет.
Снять конфликт жабы и дудочника. Убрать дудочника, к чертям собачьим. Воспоминания о докторе Йохансоне – на карантин. Запереть ворота, сунуть ключ в карман. Остаточные последствия – стереть до нуля. Купировать нервное напряжение. Погасить возбуждение, связанное с доктором. Погасить возбуждение, связанное с Натху. Разорвать связь. Отключить сопутствующие раздражители. Тихо, тихо, тишина.
