Из воспоминаний Луция Тита Тумидуса, артиста цирка
– Знаешь, мвензи
[22], мне повезло в этой жизни,
Ты знаешь, мвензи, мне повезло в этой жизни,
Я всех краше и всех умней,
Я обслуживаю богатых парней,
Они пьют и едят и думают обо мне:
«А не подкатиться ли нам к этой шиксе?»
Нет, белый бвана, мы не плечевые,
Да, белый бвана, давай чаевые,
Да и нет, нет и да,
И еще улыбка, тащись, мудак.
– Ты? Не знаешь?!
– Да. – Папа обиделся. – Да, я не знаю, что случилось с Нейрамом.
На острых, обтянутых кожей скулах играли каменные желваки. Еще недавно это было бы страшно. Сейчас Тумидусу хотелось встать и уйти, но он не мог. «Что ты имел в виду, говоря о рабстве? – спросила издалека Рахиль, возрождая скандал на заседании Совета антисов. – Ладно, молчи. Я об этом ничего не знаю и не хочу знать. У каждого из нас есть моменты, о которых лучше не напоминать…» Я напомню, пообещал ей Тумидус. Я так напомню, что чертям станет тошно.
– Двадцать лет назад, – уточнил консуляр-трибун. – Я думал, ты в курсе.
– Да хоть сто! Я что, сторож вашему Нейраму?
– И он тебе никогда не рассказывал?!
– Нейрам Саманган, – Папа Лусэро превратился в чиновника, записного бюрократа, подчеркивая официальность заявления, – не делится со мной подробностями своей личной жизни. Я не вхожу в число его близких друзей. Не уверен, что у него вообще есть близкие друзья.
– А у тебя? – спросил Тумидус.
Карлик смерил помпилианца взглядом:
– У меня? – Белые, лишенные зрачков глаза блестели, отражая свет месяца. – К сожалению, есть. К моему, понимаешь ли, глубочайшему сожалению. С такими друзьями я, похоже, никогда не сдохну.
– Не сдохнешь, – пообещал Тумидус. – Кстати, тебя не смущало, что Нейрам выглядит младше своих лет?
– Я слепой, – напомнил Папа.
– Не морочь мне голову! Знаю я, какой ты слепой! Смущало или нет?!
– Нет.
– Почему?!
– Нейрам ходит в качалку. Ходит? Да он, по-моему, из нее не вылезает! Качайся я столько, сколько Нейрам, я выглядел бы моложе своих внуков.
Они сидели на крыльце: Лусэро Шанвури и оба Тумидуса, старший и младший. Серпик месяца висел над ними, как гильотина, выбирая, на чью шею обрушиться. В ночи бродили тени, слабо отличимые от тьмы. Тени подслушивали, шептались, спорили. Тени делали ставки на жизнь и смерть. Жены спали, дети тоже спали. Лишь у забора, привалясь широкой спиной к доскам, перебирала струны гитары любимая, старшая жена Папы. У многоженцев в фаворитках ходят младшие, бойкие на передок супруги, но карлик и здесь отличился: синий шарф любимицы носила старая толстая женщина, чьи отекшие с возрастом ноги прошли долгий путь рядом с Папой Лусэро, этим обожаемым тираном и самодуром вне конкуренции. Хриплым контральто любимая жена пела «Блюз обслуживающего персонала»:
– Знаешь, мвензи, моя смена подходит к концу,
Ты знаешь, мвензи, моя смена подходит к концу,
Я виляю попой, я на каблуках,
Я несу тарелку в обнаженных руках,
И парни себя чувствуют на облаках:
«А не заказать ли нам еще по пивцу?»
Нет, белый бвана, мы не плечевые,
Да, белый бвана, давай чаевые,
Да и нет – значит все равно,
И еще улыбка, тащись, говно.
– Ты в курсе, что Нейрам был рабом? – напрямик спросил Тумидус. – Он не всегда ходил в качалку. Я застал его в Эскалоне, в помпилианском квартале. Нейрама считали овощем – все, кроме наших. Мы, волки Помпилии, называем таких роботами. Если раба выкачать, выжать до капельки, он превращается в робота. Говоря научным языком, уровень субъективной свободы такого раба достигает в процессе энергетической эксплуатации неотторжимого естественного минимума…
– Состояние робота, – подключился Марк. Похоже, он прогуливал в школе не все уроки, а может, восполнил пробелы в военном училище, – является финальной точкой либертатной деградации. Векторное пространство степеней субъективной свободы свертывается…
Папа ткнул в молодого офицера кукишем:
– Волки? Дятлы вы, а не волки! Тарахтите почем зря! Нейрам был рабом? Кому вы это втираете?! Антиса нельзя взять в рабство. Если ты, братец волк, сунешься к антису со своим клеймом… Знаешь, что будет? Пш-ш-ш!
Руками он показал, что значит «пш-ш-ш»: раз – и сгорел.
– Нейрама не клеймили. – Тумидус понял, что надо запастись терпением. Тот еще подвиг: с терпением у «братца волка» всегда было плохо. – Ему подсунули запись арт-транса с психическим состоянием робота. Трансляция прямо в мозг, с фиксацией этой, как ее? Финальной точки либертатной деградации. Пш-ш-ш – и ты раб со справкой!
– Я не спрашиваю, откуда тебе это известно. – Папа поджал губы. – Я спрошу другое: Нейрам разрешал тебе делиться такими секретами? Это подло, белый бвана. Я – скверный человек, это подтвердит вся местная шпана. Но даже для меня это слишком. Я не хочу тебя слушать.
Тумидус взял его за плечи:
– Ты будешь слушать. Если ты заткнешь уши, я буду писать у тебя на лбу. Если отвернешься, я зайду с другой стороны. Если попробуешь уйти, я велю Марку держать тебя силой. Взлететь ты все равно не сможешь, значит деваться тебе некуда. Подлец я или ангел, я буду спасать тебя до самой последней минуты. Не получится? Тогда я скажу себе, что моя совесть чиста, и выпью на твоих поминках. Моя совесть подлеца, изменника, торговца чужим грязным бельем – она чище спирта, и хватит об этом.
На миг Тумидус обрадовался, что Папа Лусэро – не Нейрам Саманган и даже не похож. Возьми он за плечи Нейрама, и тот, здоровенный как саблезубый тигр, оторвал бы Гаю Октавиану Тумидусу лапки с крылышками, словно назойливому жучку.
– Ты будешь слушать, – повторил он и начал рассказ.
Двадцать лет как ветром сдуло. Курортная Китта обернулась архаической Террафимой; район, где жил буйный антис Папа Лусэро, – помпилианским кварталом Эскалоны. Двор стал гладиаторием, пансионатом семейного типа, где жили рабы, свободные наполовину. Их называли семилибертусами– тех, кто выступал на «арене», в ток-шоу для хозяев выворачивал себя наизнанку, демонстрировал скелеты в шкафу, публично выдавливал моральные прыщи, уверяя, что его жизнь – дерьмо, только дерьмо, и ничего, кроме дерьма. Каждый честный рабовладелец мог видеть: раб не человек, раб – ничтожество, тварь дрожащая. Раб не годится ни на что путное, кроме как заряжать энергией аккумуляторы Великой Помпилии. На нижних этажах гладиатория в отдельных камерах держали роботов; пустые батарейки, способные только драться друг с другом, роботы утратили связь с окружающим миром и нуждались в регулярном уходе семилибертусов. Одним из роботов был Нейрам Саманган, лидер-антис расы Вехден, в чьих мозгах плескалась отрава психологического рабства. Диверсия, спланированная женщиной столь же коварной, сколь и несчастной, увенчалась успехом. Юлия Борготта…
