• углубление уже существующих национальных различий, связанных с религиозной принадлежностью. Линии политического размежевания предстают в качестве линий «межцивилизационного» размежевания. Например, как размежевание «христианской» и «исламской» цивилизаций.
Государства, становясь вместилищами для более чем одной культуры, не в силах остановить процесс культурной диверсификации на собственной территории. Политика нациостроительства, нацеленная на формирование однородного культурного сообщества, оказывается слишком дорогостоящим и не приносящим желаемых результатов предприятием.
Национальное государство как институт утрачивает контроль над самоидентификацией индивидов. Нация постепенно перестает быть тем «воображаемым сообществом», членство в котором переживается как личностное средоточие, как нечто конститутивное для индивидуальной идентичности. Место национального сообщества могут занимать воображаемые сообщества, основанные на идеологии, религии или знании
[361]. Для (пост)современных индивидов принадлежность к такому сообществу — субнациональному или наднациональному — может быть важнее их принадлежности нации-государству. Настолько важнее, что они более не считают своим долгом ни службу в армии, ни другие проявления традиционных патриотических добродетелей.
В конце 90-х гг. среди французов был проведен опрос, в котором предлагалось ответить, «что для вас важнее»:
• государственно-национальная принадлежность;
• социальная принадлежность;
• собственная идентичность.
В пользу первого ответа высказалось лишь 6 % тех, кто является практикующими католиками, 4 % тех, кто отнес себя к католикам, не исполняющим обряды, и 1 % тех, кто считает себя агностиками. Очень немного оказалось и тех, кто выбрал второй ответ — от 7 до 10 %. Подавляющее большинство — от 78 до 84 % выбрали третий ответ. Согласно другим опросам, на вопрос о готовности защищать государство с оружием в руках в случае угрозы национальной безопасности отрицательный ответ дали 41 % немцев, 46 % французов, 46% японцев, 49% бельгийцев и 54 % итальянцев
[362].
Среди сообществ идентичности, основанных на религии, наиболее мощными на сегодняшний день являются группы исламистов. Не следует, впрочем, представлять себе исламизм в качестве однородного целого. Исламизм, или политический ислам, состоит из огромного количества различных группировок с различными политическими и религиозными взглядами
[363]. Менее заметны на политическом поле, но не менее значимы для людей, в них входящих, организации религиозных фундаменталистов — мусульманских (не только шиитских), христианских (не только протестантских), а также группы приверженцев НРД (новых религиозных движений).
Из сообществ идентичности, основанных на идеологии, следует выделить экологизм и феминизм.
Наконец, на современную политическую и культурную ситуацию оказывают все большее влияние сообщества идентичности, основанные на знании. Это, прежде всего, международные экспертные объединения, а также международные ассоциации ученых.
Ведут ли информационные технологии к упадку национализма?
Как показал Б. Андерсон, прародитель национализма — печатный капитализм. Победное шествие националистических идей в XIX-XX вв. было обеспечено массовой печатью — многотиражными газетами и книгоизданием, создававшим и скреплявшим «воображаемые сообщества». Современный человек, однако, живет в эпоху электронных СМИ
[364]. Какие изменения влечет за собой их появление?
Телевидение делает возможным одновременное распространение одних и тех же образов на огромных территориях поверх национально-государственных границ. Можно без преувеличения сказать, что телевидение произвело своего рода бескровную революцию, обеспечив трансляцию знаков и символов, поддающихся декодированию независимо от наличия лингвистических барьеров
[365]. Кроме телевидения немалую роль в этой революции сыграло такое изобретение как видеокассеты, циркуляция которых в последние четверть века приобрела массовый характер.
За телевизионной революцией, начавшейся в 1960-е гг., в 1990-е гг. последовала еще более радикальная социокультурная трансформация: Интернет. Интернет сделал возможной одновременную личную коммуникацию миллионов людей.
Некоторые наблюдатели делают отсюда вывод, что дальнейшее распространение информационных технологий приведет к ослаблению уз национальной солидарности и тем самым, к ослаблению, а в перспективе и к исчезновению, национализмов
[366].
Однако этот вывод слишком поспешен. Сеть, в самом деле, ведет к появлению новых воображаемых сообществ. Однако национальный (националистический) способ их воображенности обнаружил высокую конкурентоспособность. Этому способствуют, во-первых, мощные институциональные, финансовые и символические ресурсы, находящиеся в распоряжении наций-государств. Во-вторых, активисты националистических движений получают благодаря новейшим технологиям (от электронной почты до электронного банковского обслуживания) новые возможности. Украинские националисты могут жить в Торонто, алжирские — в Париже, а сикхские — в Лондоне, что не мешает им воздействовать на ситуацию на исторической родине. Поэтому хоронить национализм было бы не просто преждевременным, но и неверным шагом
[367].
Доминирующей идеологией на глобальном уровне в наши дни является неолиберализм — специфическая комбинация идей индивидуализма и экономической свободы. В этой ситуации все идеологии, способные бросить вызов неолиберальной идеологической гегемонии, дискредитируются. Не исключение и национализм, который усилиями международных массмедиа и популярной публицистики превратился в жупел. В самом деле, кого сегодня называют националистами? Отнюдь не только политиков типа Йорга Хайдера и Владимира Жириновского. Ярлык национализм накладывается практически на всех политических акторов, которые отказываются следовать предписаниям Вашингтонского консенсуса
[368]. «Националисты» в рамках неолиберальной картины мира — это все государственные деятели, которые не хотят:
