• приватизировать предприятия, находящиеся в государственной или муниципальной собственности;
• снять или снизить до минимума пошлины на импорт;
• отказаться от мер по поощрению национального производителя;
• открыть свою финансовую систему ее величеству мировой бирже.
Благодаря неизменно пейоративным коннотациям слова «национализм», обладание этим словом становится мощным политическим и идеологическим орудием. С его помощью очень легко если не обезвредить противника, то ощутимо уменьшить его влияние. Коль скоро национализм ассоциируется с изоляционизмом, агрессивностью и тому подобными несимпатичными вещами, прослыть националистом не хочет никто. Быть помеченным этим ярлыком означает быть подвергнутым остракизму. Между тем в реальной большой политике поведение основных игроков определяется установками, имеющими прямое отношение к идеологии национализма. Достаточно вспомнить о параноидальном преследовании «национальных интересов», которые США имеют в любом уголке земного шара, или о культурной политике Франции, вкладывающей огромные деньги в развитие национального кинопроизводства. На международном уровне стратегия так называемого «экономического национализма» оказывается более эффективной, чем ориентация на неолиберальные идеалы «свободного рынка». Если бы правительства Японии и Южной Кореи в 1960—1970-е гг. руководствовались не «националистическими» представлениями, а рекомендациями МВФ, не случилось бы никакого «азиатского чуда». Скорее произошло бы то, что мы наблюдали в Мексике, которая в начале 1980-х гг. отказалась от национализма в пользу неолиберализма столь решительно, что через полтора десятилетия половина ее граждан либо остались без работы, либо влачили жалкое существование, перебиваясь случайными заработками.
Заключение
Одни авторы пишут о национализме с явной симпатией, другие — со столь же явной антипатией. По-видимому, удержаться от проявления личных эмоций, когда затрагиваются столь деликатные материи, как национальная идентичность и солидарность, вообще невозможно. Но, позволяя себе эмоциональную вовлеченность, мы не должны забывать, что наши чувства по отношению к национализму определены смысловым горизонтом той ситуации, в которой мы находимся. (Живем мы в бывшей метрополии или бывшей колонии, принадлежим культурному большинству или меньшинству, как выглядят партии и движения, выступающие от лица национализма в нашей стране и т. д.) Сколь бы мы ни стремились к всеохватности, часть проявлений национализма непременно останется за нашим смысловым горизонтом. Если мы смотрим на национализм из перспективы эмансипации, мы не видим его репрессивной стороны. И наоборот, если мы сосредоточиваемся на связи национализма с геноцидом, депортациями и насильственной ассимиляцией, мы упускаем из виду его освободительный потенциал.
Тем самым я вовсе не хочу повторить трюизм о национализме как «двуликом Янусе» или сказать нечто невнятное об изначально заложенной в нем «многозначности». Главный тезис этой работы в другом. До тех пор пока мы верим в существование национализма как такового, мы постоянно будем оказываться в ловушке эссенциализма. Вместо того чтобы пытаться схватить национализм как некую сущность, имеющую одно и только одно значение, лучше обратиться к анализу контекстов, в которых различные участники политического действия борются за контроль над значениями, в том числе за контроль над значением термина «национализм».
Национализм в одно и то же время — и объект исследований, и участник политической борьбы. В эту борьбу прямо или косвенно вовлечены и исследователи. Так, украинские обществоведы предлагали в начале 1990-х гг. разработать и ввести в вузах преподавание «научного национализма». С другой стороны, целый ряд ученых с готовностью ухватились за мысль Адама Михника о национализме как «последней гримасе коммунизма» и настойчиво проводят этот тезис в своих публикациях. В результате получается, что национализм свойствен лишь отсталым восточным европейцам, а западные демократии от него свободны.
В конце XX в. многим казалось, что идеологическая победа неолиберализма окончательна. Об этом возвещалось не без некоторой помпы. Однако сегодня это наблюдение утратило очевидность. Национализм в новых формах и в новых сопряжениях — с левым радикализмом, религиозным фундаментализмом, мультикультурализмом и антиглобализмом — бросает вызов однолинейному видению истории.
Мы определили национализм как политическую идеологию, в которой «нация», понятая в качестве культурно гомогенного сообщества, выступает единственным источником суверенитета, преимущественным объектом лояльности и предельным основанием легитимности власти.
При этом мы стремились удерживать перед мысленным взором несколько принципиальных обстоятельств. Во-первых, всякое определение есть ограничение, а потому неполно описывает свой предмет. Во-вторых, считать национализм идеологией — не означает сводить его к совокупности положений, раз навсегда данному набору идей. Идеология — это не просто система убеждений, но и деятельность в соответствии с этими убеждениями. В-третьих, национализм, как и всякая политическая идеология, контекстуален и функционален. Не существует националистической идеологии в чистом виде, она всегда определена тем культурным, историческим, социальным и политическим контекстом, в котором возникает и функционирует.
На протяжении всего изложения мы пытались проанализировать функции, выполняемые национализмом в том или ином контексте. Это легитимационная, мобилизационная и компенсаторная функции.
Национализм — форма легитимации политических режимов, получившая широкое распространение в эпоху Современности. Это произошло потому, что национализму под силу дать практический ответ на теоретически неразрешимый вопрос: как легитимировать то, что, строго говоря, легитимировано быть не может, а именно: границы ныне существующих государств. Государственные границы возникают случайно, национализм же предпринимает попытку (часто вполне успешную) выдать их за необходимые. Так, хорватские националисты точно знают, почему Хорватия должна была стать суверенной политической единицей, а не оставаться составной частью федеративной Югославии; словацкие националисты точно знают, почему Словакия должна была выйти из состава Чехословакии, а пакистанские националисты знают правильный ответ о статусе Кашмира.
Национализм — эффективное средство мобилизации. Апеллируя к солидарности, формирующейся на основе переживания национальной общности, национализм побуждает людей забывать о существующих между ними различиях и действовать совместно. Нация воображается при этом как коллективное тело, членство в котором для индивидов принципиально важнее, чем их членство в иных сообществах.
Наконец, национализм вполне успешно выполняет компенсаторную функцию, помогая людям переживать коллективные травмы, полученные в недавнем или отдаленном прошлом.
Другая мысль, провести которую мы пытались на страницах этой книги, состоит в недостаточности нормативного подхода к изучению национализма. Национализм не «хорош» и не «плох». Он не есть ни благотворный результат развертывания национальной идентичности, как думают националисты, ни реликт до-модерна, как думают неолибералы. Национализм — социально-структурный императив, диктующий поведение людей в определенных условиях. Национализм — идеология, дающая людям, попадающим в эти условия, возможность придать смысл их собственным действиям.
