– Ты спасла себя. Спасла меня. Знаешь, в первый год единственной причиной, что заставляла меня каждое утро вставать с постели, была ты.
Я глядела на протянутую отцом руку, понимая, что не могу ее принять.
– Я не спасла Джона.
– Ох, милая моя. Джон не был твоим, чтобы ты могла его спасти, – возразил он. – Я его не спас. Бог его не спас. Сколько еще вина за прошлое будет мешать тебе жить в настоящем?
Я не сводила глаз с отца – поседевшего, морщинистого, печального. За пять лет он постарел на тридцать.
– Я могу задать тебе тот же вопрос.
– Знаю. – Он снова протянул мне руку. – Но ты сильнее меня, моя Люси в небесах. Ты сильнее, чем сама думаешь.
На этот раз я ухватилась за отцову ладонь, позволила поднять себя на ноги.
– Ты тоже, пап, – сказала, наклонившись и целуя его в висок. – Ты тоже.
24
До выпускного оставалось несколько дней. Вчерашние одноклассники еще вместе завтракали, прогуливались по берегу озера, писали друг другу в ежегодниках, подгоняли шапочки и мантии. Я решила не участвовать ни в чем. Как бы ни был убедителен отец тогда, на кладбище, я не могла признать его слова за истину. Отцы всегда должны подбадривать дочерей и верить, что они непогрешимы. Я понимала: отец верит во все, что сказал мне, но лишь оттого, что не может посмотреть на меня беспристрастно – ведь я его дочь.
Я его малышка. Его Люси в небесах. Он видел во мне только это, но не того, кем я стала. Но в одном отец был прав: спасти мир мне не под силу. Я не смогла бы изменить то, что уже случилось, и Джона не вернуть. Но, приняв и признав это, я перестала понимать, что мне теперь делать. Жизнь опустела, все встало с ног на голову, и праздник в кругу людей, которых я знала меньше года и с которыми не общалась уже неделю, ничего не сможет исправить.
Сидя на складном металлическом стуле, я терпеливо ждала, когда наконец можно будет поставить этот год на полку моей жизни и забыть о нем. Вокруг меня галдели выпускники, обмениваясь объятиями и улыбками, заверяя, что все мы останемся друзьями навсегда и никогда, никогда не пропадем со связи. Фальшивая чушь.
Прошло еще несколько минут, почти все места были заняты. Я задумчиво кусала кисточку своей шапочки. Впереди два часа пустой говорильни: ваше будущее ярко разворачивается и бла-бла-бла, вы станете всеми, кем захотите и бла-бла-бла. Какая чепуха.
В нескольких рядах впереди меня кто-то пробирался к своему месту. Сойер двигался неуклюже, словно его ноги работали как-то не так – или словно его рука приклеилась к члену. Я прыснула. Он оглянулся и в тот же миг, увидев меня, отвернулся так резко, словно я только что врезала ему в челюсть. Неужели я целовалась с этим засранцем? Такие воспоминания способны заставить девушку навсегда забыть о мужчинах. Особенно девушку, которая собирается в колледж, где, как я слышала, парни, которые в школе были просто придурками, превращаются в законченных говнюков, а немногих нормальных расхватывают раньше, чем успеваешь сообразить, что к чему. Короче, на этом фронте мои перспективы были весьма мрачными, поэтому я притворялась, что такого фронта не существует вообще. Лучше быть одной и в целом счастливой, чем с кем-то и постоянно несчастной.
Из-за кулис появился директор Рудольф и направился к трибуне. О, это будет мучительно. И моим родителям наверняка тоже – они, конечно, пришли и теперь улыбались и махали мне каждый раз, когда я смотрела в толпу зрителей.
– Студенты, родители, преподаватели, – фальшиво-торжественным тоном, который ему никогда не удавался, начал директор, – поистине, наступило время отпраздновать прошлое, настоящее и будущее.
Господи, что вечно не так с этими речами на выпускном? Неужели есть закон, обязывающий проигрывать эти одинаковые, тусклые, заезженные пластинки?
– На этот раз я хотел бы…
Я, как и многие выпускники, просто выключила уши.
Краем глаза я заметила какое-то движение. Кто-то большой, в мантии и шапочке, пробирался по ряду. Я моргнула – раз, другой, – чтобы убедиться, что глаза меня не обманывают. Да нет, эту фигуру я узнала бы, даже зажмурившись. Джуд шел прямо ко мне, прямо в разгар выпускного, не обращая ни малейшего внимания на шепотки и гул, несшиеся ему вслед. Я не видела Джуда с того самого утра, и за это время он совершенно переменился. Он выглядел, как… как человек, который находится в гармонии с собой. Человек, который открыл все тайны жизни. И несмотря на все слова и признания, этот человек по-прежнему заставлял мое сердце дрожать от восторга.
– Привет, Люс. – Он остановился посреди прохода передо мной. – Прости, что вываливаю это на тебя прямо здесь и сейчас, я знаю, как ты ненавидишь такие вещи, но я должен был сбросить этот камень с души. В общем, я написал собственную речь для выпускного.
Народ загомонил, очумело вытаращился на Джуда. Большинство наверняка предвкушали спектакль, который покажут им два самых обсуждаемых в этом году ученика Сауспойнт-Хай. Не дождутся. Люси Ларсон только молча улыбалась.
– Этот год был не таким, как раньше, – произнес Джуд. – Я узнал о себе, о жизни и даже о любви больше, чем за все предыдущие семнадцать лет.
Все головы повернулись в мою сторону, и я сжалась на стуле. Без понятия, чего хотел добиться Джуд своей душераздирающей речью, но точно знала, что по меньшей мере жуткое смущение мне обеспечено.
– Я узнал, что я вовсе не такой засранец, каким меня все считали. Каким я себя считал. – Мда, с такой речью ему пора на сцену, к микрофону. – Кое-кто говорил мне это снова, и снова, и снова большую часть года, и в конце концов я поверил. – Его глаза сверкнули. – Потому что понял: тот, кто я есть сейчас, – не тот, кем я стану в будущем. А еще понял, что ни одна трагедия не в силах изменить моего будущего. – Он помедлил, откашлялся. – Мое будущее могу изменить только я. И теперь я это понял.
Пауза в мертвенной тишине.
– А еще я понял, что девушка, которая вбивала в меня эти простые мысли, в конце концов потеряла веру в меня, возможно, в себя и уж наверняка в этот гребаный мир. – Его пальцы сжались в кулаки. – Попади я хоть миллион раз в тюрьму, это бы не искупило того горя, что я ей причинил. Она научила меня любить. Она раз за разом давала мне возможность показать, что я способен любить. А я каждый раз ее подводил. – Джуд нахмурился, но не отвернулся. – Я люблю тебя, Люси Ларсон. И прости меня за то, что я все разрушил – просто для того, чтобы наконец признать очевидное. И я понимаю, почему потерял тебя и никогда уже не верну.
Я закрыла глаза. Это было слишком. Признание, эмоции на виду сотни зрителей… Это было чересчур.
– Ты спасла меня, Люси, а я ничем тебе за это не отплатил. Прости меня, – произнес он уже гораздо тише. – Я просто хотел, чтобы ты знала.
Открыв глаза, я смотрела, как Джуд уходит прочь, то и дело оборачиваясь. Он улыбался, улыбался той самой улыбкой, которая появлялась на его лице только в особенных случаях, и я не могла не улыбнуться в ответ.
