– Логично. – Сара посмотрела на Мюррея. – Правда же? Один человек хочет, чтобы Анна начала копаться в прошлом, другой же пытается ее остановить.
– Может быть.
Как и Ниш, Мюррей не готов был рассматривать эту версию как окончательную, но и он пришел к тем же выводам: они имели дело не с одним злоумышленником, а с двумя. Открытку на годовщину смерти миссис Джонсон прислал тот, кто знал правду о случившемся с Кэролайн и хотел, чтобы Анна начала задавать вопросы. А вчерашняя записка была другого рода. Требование. Угроза.
«Никакой полиции. Остановитесь, пока не пострадали».
– Но зачем присылать такое предупреждение, если ты не убийца?
С таким ходом рассуждений Мюррей поспорить не мог. Человек, бросивший кирпич в окно Анны, был причастен к смерти Тома и Кэролайн и, похоже, собирался до конца разделаться со всеми Джонсонами. Надо раскрыть это дело до того, как Анна или ее ребенок пострадают.
Глава 31
Анна
Марк и Джоан разговаривают, но я словно под водой. Время от времени они опасливо косятся на меня, предлагают мне чаю или вина. Или говорят что-то вроде: «Может, тебе подремать немного?»
Но сном делу не поможешь. Мне нужно понять, что, черт побери, происходит.
Где мои родители были весь прошлый год? Как им удалось так убедительно сымитировать самоубийство, что никто ничего не заподозрил? И главное – почему они так поступили?
Бессмыслица какая-то. Я не нашла никаких доказательств того, что мои родители оказались в серьезном долгу или выводили крупные суммы со своих счетов. По их завещаниям все – почти все – перешло ко мне. Папа брал кредит на бизнес, но проблемы в магазине начались только после его смерти – когда Билли переживал эмоциональный кризис. Мои родители отнюдь не были банкротами – они не могли поступить так по финансовым причинам.
Голова у меня идет кругом.
– Нам нужно поговорить, – заявляю я, когда Джоан выходит из комнаты.
– Верно. – Марк настроен серьезно. – После Рождества, когда мама уедет домой, давай наймем няню и пойдем в ресторан на ужин. Все подробно обсудим. Я вот что думаю: психотерапевт не обязательно должен быть моим знакомым, если тебя именно это тревожит, – я могу навести справки и найти тебе хорошего специалиста.
– Нет, но…
Джоан возвращается с коробкой набора для «Эрудита».
– Я не знала, есть ли у вас эта настольная игра, и привезла свою. Может, сыграем? – Она смотрит на меня, склонив голову к плечу. – Как ты, солнышко? Я понимаю, что тебе сейчас нелегко.
– Все в порядке.
Умалчивание – это ведь не ложь, верно? Я делаю вид, что мое состояние – просто симптом скорби. Еще одно Рождество без родителей. «Бедняжка Анна, она так по ним скучает».
Я передвигаю буквы по подставке перед собой и не вижу ни единого слова.
Что же мне делать? Обратиться в полицию? Я вспоминаю приятного, доброго Мюррея Маккензи и чувствую угрызения совести. Он мне поверил. Он был единственным, кто признал, что что-то тут не так. Единственным, кто согласился, что моих родителей могли убить.
А все это просто ложь.
– Веб-сайт! – заявляет Джоан. – Семьдесят семь очков!
– Но это должно считаться как два слова, нет?
– Нет, это точно одно слово.
Я отвлекаюсь от их шуточной перепалки.
Время от времени за последние девятнадцать месяцев моя боль сменялась другим чувством.
Гневом.
«Совершенно нормально злиться, когда наши близкие умирают, – сказал Марк на нашем первом сеансе. – Особенно когда мы знаем, что умерший сам решил оставить нас».
«Сам решил».
Я беру из разложенных в центре стола фишек букву «А», но пальцы начинают так сильно дрожать, что я роняю фишку и прячу руки, зажимая ладони коленями. Последний год я усиленно «прорабатывала» – пользуясь терминами Марка – свой гнев по поводу самоубийств родителей. А выходит, что у меня действительно были все причины злиться.
Чем дольше я храню эту тайну, тем сильнее меня тошнит. Тем большую тревогу я испытываю. Я жалею, что Джоан здесь. Сегодня я вижу ее третий раз в жизни – как я могу обрушить на нее такое? К тому же в канун Рождества.
– Я! – Марк кладет на доску одну фишку.
– Девять очков, – говорит Джоан.
– По-моему, в правилах говорится, что за слово из одной буквы очки удваиваются.
– О да, верно. Восемнадцать.
– Ты за ней присматривай, солнышко. Мама у меня любит сжульничать.
– Не слушай его, Анна.
«Эй, а знаете что, дорогие мои? Мои родители вовсе не умерли – они просто притворялись!»
Все это кажется каким-то нереальным.
Эта мысль захватывает меня. Что, если это не реальность?
Последние два дня я так сильно поверила в присутствие матери, что даже почувствовала запах ее духов, увидела ее в парке. Что, если она мне привиделась? Что, если тот разговор на пороге был одним из «галлюцинаторных переживаний, вызванных смертью близкого человека», как утверждает Марк?
Я схожу с ума. Марк прав. Мне нужно обратиться к специалисту.
Но все казалось таким реальным.
Я больше не знаю, во что верить.
В одиннадцать мы собираемся на полуночную службу. В коридоре громоздятся зонтики, верхняя одежда, коляска Эллы, и я думаю обо всех людях, которых увижу в церкви, доброжелательных людях. Они скажут, что вспоминали обо мне, они посочувствуют мне, мол, как мне тяжело без Тома и Кэролайн.
А я не могу. Просто не могу.
Мы уже стоим в дверном проеме, вытаскиваем коляску. Лора паркуется на улице – на гравиевой дорожке перед домом втиснулись машины Джоан, Марка и моя. Выпрыгнув из автомобиля, Лора заматывает шарфом шею и идет к нам.
– Счастливого Рождества!
Они знакомятся – «Мам, это Лора», «Лора, это Джоан», – и все это время сердце бешено стучит у меня в груди. Я отворачиваюсь, чтобы остальные не прочитали мысли, которые отражаются на моем лице.
– Ты как, красотка? – Лора сжимает мое плечо.
Это знак солидарности, а не жалости. Она думает, будто знает, что я сейчас переживаю. Как я себя чувствую. Вина разъедает меня изнутри. Мама Лоры умерла. Моя – солгала.
– Не очень, честно говоря.
Все вокруг принимаются суетиться, волнуясь за меня.
– Ты действительно выглядишь бледной.
– Как думаешь, может, съела что-то не то?
– Время сейчас непростое, оно и понятно.
– Я думаю, мне лучше остаться дома, – перебиваю их я. – Если вы не возражаете.
