Кто-то на соседней улице запускал фейерверк, и на секунду в небе вспыхнули голубые, фиолетовые и розовые огоньки. Маккензи залюбовался разлетевшимися в стороны искрами, быстро угасшими в небесах. В конце к улице примыкал переулок, и Мюррей притормозил, прежде чем свернуть туда. В основном его соседи были уже пожилыми людьми и едва ли стали бы праздновать Новый год, танцуя на улице, но лучше перестраховаться.
Когда он свернул за угол, небо окрасилось голубым – снова эти фейерверки, и…
Нет. Не фейерверки!
Маккензи почувствовал, как леденеет.
Это был не фейерверк.
Мигалка на машине беззвучно вращалась, заливая голубым светом дома, деревья и выскочивших на улицу людей.
– Нет-нет-нет-нет-нет…
Мюррей слышал, как кто-то произносит эти слова, но не понимал, что это он сам. Что же это происходит прямо перед ним? Скорая, врачи, распахнутая дверь…
Дверь его дома.
Глава 68
Анна
– Ты не посмеешь!
– Довольно самонадеянное заявление для человека, в которого целятся из пистолета, ты не находишь? – Лора насмешливо приподнимает бровь. – Ты можешь сделать так, чтобы она не плакала? – Она досадливо морщится.
Я укачиваю Эллу, но малышка раскапризничалась, а я так напряжена, что у меня не получается сделать движения плавными, и от всех моих усилий она плачет еще сильнее. Я укладываю Эллу на сгиб руки, приподнимаю свитер и даю ей грудь. В комнате воцаряется блаженная тишина.
– Она всего лишь ребенок. – Я взываю к материнскому инстинкту Лоры, хотя, насколько я знаю, она никогда не хотела иметь детей. – Со мной делай что хочешь, только, пожалуйста, пощади Эллу.
– Разве ты не понимаешь? Это единственный способ. Вначале вы с Эллой должны умереть. Кэролайн должна вас убить.
Где-то в глубине здания слышится глухой стук.
– Нет! – Мама, молчавшая все это время, кричит так, что от ее неожиданного возгласа Элла вздрагивает. – Я не стану этого делать! – Она смотрит на меня. – Не стану! Она не может меня заставить.
– Мне и не нужно тебя заставлять. Пистолет-то у меня. – Лора демонстративно поднимает пистолет, блестящий свитер закрывает ее пальцы. – На нем и так твои отпечатки. – Она медленно подходит к маме, целясь ей в грудь. – Никто не узнает, что это не ты нажала на курок.
Я смотрю на дверь, думаю, успею ли я добежать.
– Тебе это не сойдет с рук.
Идеально выщипанная бровь снова приподнимается.
– Ну, есть только один способ выяснить это, не так ли?
В ушах у меня шумит. Элла жадно ест.
– Как бы то ни было, у меня есть страховка. – Лора улыбается. – Если полиция что-то заподозрит, мне достаточно будет направить их по ложному следу. Я скажу, что вспомнила, мол, слышала, как вы говорите о деньгах Тома. О его страховом полисе. И что вы замолчали, когда я подошла. Я заставлю их подумать, что вы с самого начала были соучастницами преступления.
– Они ни за что в это не поверят.
Шум в доме становится громче. Я вслушиваюсь, не звякнет ли подъехавший лифт, но звук не похож на гул подъемного механизма. Это что-то другое. Ритмичное.
– Они начнут копать и выяснят, что телефон, с которого звонила свидетельница, сообщившая о смерти Тома Джонсона, был куплен в Брайтоне. И купила его… Анна Джонсон.
Ритмичный звук усиливается. Ускоряется. Я тяну время.
– Я всегда считала тебя членом своей семьи.
Я медленно иду к маме, останавливаюсь рядом. Смотрю Лоре в глаза.
– Бедной родственницей, – вносит поправку Лора.
Я знаю, что это за звук.
Лора поглощена гневом, каждое ее слово – как плевок, тридцать три года ненависти бурлят в ее душе.
– Тебе все давалось так легко, да? Огромный дом, куча шмоток, лыжи зимой, турпоездки по Франции каждое лето – само собой разумеется, верно?
Этот звук – топот ног на лестнице. Полиция. Они останавливаются двумя этажами ниже и идут уже тише, не решаясь воспользоваться лифтом, чтобы не выдать себя.
Лора смотрит на дверь.
Меня трясет. Это мама купила пистолет, это она привела сюда меня и Эллу. Это она убила папу и спрятала тело. Полиция даже не знает, что Лора как-то причастна к случившемуся. Они поверят в ее версию событий. Ей все сойдет с рук…
– Я не виновата в этом, Лора. И Элла не виновата.
– А я не виновата, что мне пришлось жить на пособие в сырой квартире с тяжело больной матерью.
За дверью слышится какой-то шорох.
Рука Лоры едва заметно дрожит. Палец ложится на спусковой крючок. Лицо бледное, на шее бьется жилка. Лоре тоже страшно. Нам всем страшно.
«Не надо, Лора».
Я прислушиваюсь, слышу тихие шаги за дверью. Ворвется ли полиция в квартиру, как бывает в фильмах? Станут ли они стрелять, не задавая вопросов? Адреналин курсирует в моих венах. Элла отстраняется, и я чувствую напряжение во всем теле.
Мама тяжело дышит. Ее загнали в угол, ей некуда бежать, вся возможная ложь исчерпана. Она медленно пятится от Лоры, от меня.
– Куда ты идешь?! Стой на месте!
Мама оглядывается, смотрит на балкон. Мы на восьмом этаже. Заглядывает мне в глаза, молит о прощении. И мое сознание наполняют образы детства, точно на краю сознания, как в уголке комнаты, беззвучно включается телевизор: на экране – мама читает мне сказки; папа учит кататься на велосипеде; мама за ужином, она слишком громко смеется; родители скандалят на первом этаже, мама что-то кричит, папа кричит на нее в ответ…
Почему медлит полиция?
…кролик на крыльце, кирпич, брошенный в окно. Мама, держащая на руках Эллу. Обнимающая меня.
И вдруг я понимаю, что она задумала. Что она собирается сделать.
– Мама, нет!
Она идет. Медленно, медленно. Из соседней квартиры доносятся возгласы, гости начинают обратный отсчет секунд до полуночи. Лора затравленно переводит взгляд со входной двери на маму, ее отвлекают эти крики, она не знает, что делать, куда смотреть.
– Десять! Девять! Восемь!
Я выхожу вслед за мамой на балкон. Она знает, что все кончено. Знает, что ее посадят в тюрьму за содеянное. Я понимаю, что потеряю ее во второй раз.
– Семь! Шесть!
На лестничной клетке слышится глухой стук.
Лора переводит дуло пистолета в мою сторону. Целится прямо в меня. Ее палец на спусковом крючке напрягается. Мама плачет за моей спиной. На балконе завывает ветер.
– Пять! Четыре! Три! – Ликование в соседней квартире нарастает. Фейерверки, вопли, музыка – все становится громче.
