Гудвин простонал и спрятал лицо в ладонях. Мэри тихо всхлипывала.
– Тимми погиб, однако Ларри оставался в сознании и, разумеется, позвал отца, которого только что видел. Не представляю, что вы в этот момент чувствовали, Алан. Вы не могли подойти к ним, ведь вы должны были быть в Манчестере. Как же тогда объяснить жене ваше присутствие совсем в другом месте?
– Я не понял, как сильно они разбились, – простонал Гудвин. – Я все равно ничем не мог помочь…
– Знаете что? Чушь собачья! Вы прекрасно могли позаботиться о своих детях, и к черту дешевые уловки! – Готорн затушил сигарету, брызнули алые искорки. – Однако в этот момент вы с Мэри пришли к некоему соглашению. Травертону показалось, что Мэри смотрела на него, но на самом деле вы смотрели на Алана, стоящего рядом, – вы взглядом велели ему убираться, не так ли?
– Мы ничего не могли поделать, – эхом повторила Мэри, глядя куда-то в пространство. Она побледнела как смерть, на щеках блестели слезы. Позже мне станет тошно от того, что все произошло в моем доме. Лучше бы они не приходили…
– Да, теперь я понимаю, почему вы остались в семье, Мэри, – резюмировал Готорн. – Потому что вы сознавали ответственность за случившееся, правда же? Или вы до последнего трахались с Аланом?
– Хватит уже! – взъярился Гудвин. – Это закончилось давным-давно! Мэри жила с нами только ради Ларри. Только ради него!
– Ага… Вы двое просто созданы друг для друга.
– Чего вы от нас хотите? Думаете, мы недостаточно наказаны? – На мгновение Гудвин прикрыл глаза, затем продолжил: – Нам просто не повезло. Если бы я не вышел из аптеки в тот момент, если бы мальчики меня не заметили…
Он говорил очень медленно, почти равнодушно.
– Я всегда боялся лишь одного – что Джудит узнает. Мы потеряли Тимми. И Ларри… Но если она вдобавок узнает о нас с Мэри… – Гудвин осекся. – Вы ей расскажете?
– Я не собираюсь никому ничего рассказывать, это не мое дело.
– Тогда зачем вы нас позвали?
– Следовало убедиться, что я прав. Хотите добрый совет? Я бы на вашем месте рассказал все жене. Она и так вас вышвырнула, а эта позорная тайна разъедает вас изнутри, как раковая опухоль. Я бы ее вырезал.
Алан Гудвин медленно кивнул и встал, за ним Мэри. Они двинулись к выходу. В последний момент Гудвин обернулся.
– Вы умный человек, мистер Готорн, но вы не представляете, через что мы прошли. У вас нет сердца! Мы совершили страшную ошибку, и нам приходится с этим жить, но мы ведь не монстры, не уголовники! Мы были влюблены…
Однако Готорн не смягчился. Он побледнел еще больше, глаза мстительно сверкали.
– Вы хотели трахаться. Вы изменяли жене, и из-за этого погиб ребенок.
Алан Гудвин уставился на него с отвращением. Мэри уже вышла. Он развернулся и последовал за ней.
Мы остались одни.
– Неужели обязательно было так давить? – спросил я наконец.
Готорн пожал плечами.
– Тебе их жалко?
– Не знаю. Да. Может быть… – Я попытался собраться с мыслями. – Алан Гудвин не убивал Дайану Каупер.
– Верно. Он не винит ее в аварии, он винит себя. У него нет причин убивать – она всего лишь инструмент судьбы.
– А водитель…
– Неважно, кто вел машину – Дэмиэн, его мать, соседка… Это не имеет отношения к делу.
В воздухе повис сигаретный дым – придется как-то объяснять жене. Я все еще сидел на стуле возле пианино. Моя теория номер один разбилась вдребезги.
– Так если не Алан Гудвин, то кто же? – спросил я. – Куда мы теперь?
– Грейс Ловелл, – ответил Готорн. – Завтра поедем к ней.
20. Актерская судьба
Грейс Ловелл не вернулась в квартиру на Брик-лейн, и ее можно понять. Понадобится много времени, чтобы отмыть кровь, и еще больше – чтобы стереть жуткие воспоминания.
Они с Эшли остались у родителей в Хонслоу, недалеко от аэропорта Хитроу, где работал отец Грейс. Мартин Ловелл взял выходной. Это был крупный, устрашающего вида человек в рубашке поло не по размеру: ткань морщилась на плечах, а рукава лопались на мощных ручищах мясника. Он брился налысо, поэтому трудно было угадать его возраст; пожалуй, около шестидесяти. На коленях у Мартина сидела Эшли, и ему приходилось быть сдержанным в движениях: он легко мог нечаянно задушить ребенка в объятиях. Как обычно, девочка не проявляла ни малейшего интереса к происходящему, поглощенная книжкой.
Дом был чистенький, современный. Видимо, участок находился на одной линии с главной взлетно-посадочной полосой: каждые пять минут нас оглушал рев взлетающих самолетов. Грейс с отцом, похоже, совершенно не замечали шума. Эшли определенно наслаждалась и восторженно хихикала.
Розмари Ловелл, мать Грейс, была на работе – преподавала математику в местной школе. Мы сидели в неловкой близости друг к другу на диванах и креслах, слишком громоздких для маленькой комнаты. Говорила в основном Грейс, Мартин лишь наблюдал за нами, и во взгляде его читалась странная враждебность.
Следующие двадцать минут Грейс рассказывала о своей жизни с Дэмиэном: как познакомились, как стали жить вместе. Это была совсем другая женщина, словно смерть Дэмиэна дала свободу от тягостных обязательств. Слушая ее, я понял, что она давно разлюбила Дэмиэна, и вспомнил саркастичное замечание Готорна: «убитая горем вдова». Что ж, он прав. Грейс все это время не переставала быть актрисой, и вот настал ее звездный час. Не хочу показаться недобрым; в принципе, она мне нравилась. Молодая, харизматичная… По сути, у нее украли биографию, и хотя напрямую Грейс этого не говорила, смерть Дэмиэна дает ей шанс начать все сначала.
Вот что она рассказала:
– Я всегда хотела стать актрисой, с тех пор как себя помню. Я обожала театральные уроки в школе, ходила в театр при любой возможности. С утра вставала в очередь за десятифунтовыми билетами или покупала места на галерке. На каникулах я работала в парикмахерской на полставки. Мама с папой всегда меня понимали. Когда я сказала, что хочу поступить в Королевскую театральную академию, они меня полностью поддержали.
– Я пытался тебя отговорить! – возразил Мартин Ловелл.
– Папочка, ты же поехал со мной и сидел в пабе за углом, пока я была на прослушивании. – Грейс повернулась к нам. – Мне тогда исполнилось восемнадцать, и я как раз сдала экзамены. Папа хотел, чтобы я сперва окончила университет, но я не могла ждать! Я прошла четыре прослушивания, все более и более сложные, последнее хуже всего. Нас было тридцать человек, мы торчали там целый день. Мы знали, что за нами наблюдают и что по крайней мере половину отсеют. Меня прямо тошнило от страха, но я виду не подавала, конечно, иначе шансов никаких. А потом, несколько дней спустя, мне позвонил директор академии – да, он сам лично всем звонит! – и сказал, что я принята! Сперва я даже не поверила! Сбылись мои самые заветные мечты!.. Потом, конечно, надо было придумать, как платить за обучение. К счастью, папа сказал, что внесет половину…
