– Не возражаю, – кивнул Рощин. – Извините, я не расслышал, какое у вас звание, пан Гадомский?
– Бригадир, – коротко аттестовался собеседник.
– Что ж, пан бригадир, пойдемте выпьем. Пани Мария?
– Надеюсь, пить будем водку, а не шампанское? – голос у пани Гадомской оказался неожиданно низким и даже слегка хрипловатым.
«Волнующий голос, – отметила Лиза, – и взгляд бесстыжий. Так кто же ты, красотка? Провинциальная барышня из небогатой семьи или столичная подстилка?»
Не то чтобы это было важно, но Лизе стало любопытно. И любопытство ее, как ни странно, было удовлетворено. Однако не сразу, а несколько позже, уже после того, как паньство вкусило арнхеймского шидама
[9] и разошлось, разбившись на пары, после краткого обмена впечатлениями о «Виндавском деле».
– Колоритная пара, не правда ли? – приблизился к Лизе Иван Никанорович Борецкий. – Он магнат, она шлюха. В прямом смысле этого слова, господа. Пан Гадомский нашел ее в веселом доме в Кракове. Об этом в Польше только ленивый не знает. Впрочем, любовь сильнее условностей, даже сословных!
– А вы, посадник, – поинтересовалась Лиза, – вы откуда знаете их историю?
– Это просто, – улыбнулся Борецкий. – Я, Елизавета Аркадиевна, до начала военных действий представлял в Варшаве Себерскую торговую палату.
– А мы разве торговали? – удивилась Лиза.
– И сейчас торгуем, – уточнил пожилой господин. – Коммерция, пани Елизавета, выше условностей. Любых.
– Вы что-нибудь поняли, Вадим? – спросила Лиза, когда посадник перешел к другой группе гостей.
– Это вы о чем, Лиза? – вопросом на вопрос ответил полковник. – О любви или о коммерции?
– Обо всем сразу, – вздохнула Лиза. – Еще по одной?
– А танцевать после этого сможете? – поинтересовался Рощин.
– Я не умею танцевать, – нехотя призналась Лиза.
– Не верю!
– Ну, разве что вальс.
– Ловлю на слове! – усмехнулся довольный ее ответом Рощин. – Так как, сможете?
– Вадим, я же истребитель! – возмутилась Лиза. – У меня вестибулярный аппарат…
– Верю! – остановил ее полковник. – Что будем пить?
– Я думаю, не следует смешивать напитки. Начали с шидама, им продолжим.
Вот у бара их и настиг еще один любопытный собеседник. Он приближался к ним столь стремительно, что Лиза сразу же подумала, что он авиатор. Впрочем, сомнения – если таковые у нее и оставались – моментально развеялись, едва она рассмотрела знаки различия на песочного цвета мундире молодого смуглого брюнета. Младший дука – звание, соответствующее «зазору» между лейтенантом и капитан-лейтенантом Флота – носил петлицы и нарукавные знаки Боевых воздушных сил Византийской империи.
– Разрешите представиться, – бросил он руку к козырьку, едва оказался на подобающем расстоянии от Лизы и Вадима, – младший дука динат
[10] Хотен Ласкарис!
– Очень приятно! – вежливо ответил недоумевающий Рощин. – Чем могу быть полезен?
– Видел ваш полет, капитан! – тут же выпалил византиец. – Вы ас, сударь, пилот высшей пробы!
– Не я, – усмехнулся Рощин. – Я этому ремеслу не обучен.
– Постойте! – опешил византиец. – Как же так?! Мне на вас указал наш посол.
– На меня? – удивился полковник.
– На вас, – подтвердил дука. – Сказал, капитан первого ранга Браге.
– Полковник Рощин, – представился Рощин с улыбкой. – А Браге – капитан и кавалер – моя спутница.
– Вы?! – опешил византиец, обращая взгляд на Лизу.
– Ну, извините, если чем обидела! – улыбнулась она.
– Вы истребитель? – продолжал недоумевать офицер.
– Была, – вздохнула Лиза. – Теперь командую тяжелыми кораблями.
– Но кто тогда пилотировал в Роттердаме коч-спарку три дня назад?
– Я, – признала Лиза. – Но это был учебный полет на гражданской модели.
– Вы?! – византиец оказался невероятно эмоциональным и, пожалуй, даже склонным к ажитации, что в общем-то не странно, учитывая историю новоромейского этноса. Греки и южные славяне в основном, хотя славян пропорционально явно больше. Не обошлось, однако, и без людей востока: тюрков-сельджуков, армян, евреев, арабов и бог знает кого еще. И у всех, заметьте, горячий темперамент и эмоции бьют через край.
– Вы?! – вскричал византиец. – Бог мой, капитан! Вы просто чудо! Какой иммельман! А поворот на горке! – Глаза его сияли воодушевлением, речь лилась свободно и легко, как вода из кувшина. – Такого идеального ранверсмана я давно не видел! Сам я, правда, по мнению знатоков, тоже неплохо кручу фигуры высшего пилотажа, но вы! Вы… У вас, капитан, изощренная техника и невероятное чувство пространства! Какие виражи под большими углами крена! Какая, черт меня подери, мертвая петля! А штопор? Штопор! Ваш штопор, капитан, просто чудо что за штопор!
И так десять минут подряд. Сплошные суперлативы, восклицания – охи и ахи – и настолько активная жестикуляция, что младшего дуку наверняка поняли бы даже глухонемые. Однако это было хотя бы любопытно. Остальное – рутина: вежливые поклоны, холодноватые улыбки, вялые прикосновения мужских губ к Лизиным пальцам, и никакого намека на то, зачем ее сюда пригласили. Кто? Для чего? Почему?
«Вот бы знать! Или и знать нечего? Может быть, я просто модный бренд?»
Между тем бал продолжался, и, опрокинув очередной стаканчик можжевеловой водки, Лиза поддалась уговорам Рощина и покружилась с ним в вальсе. Получилось так себе, но полковнику, похоже, понравилось. Впрочем, Лиза не обольщалась, Рощину только дай за нее подержаться – пусть и так, как это принято в вальсе, – и он признает ее лучшей партнершей в зале.
«А может, и в самом деле, дать ему… подержаться? – подумала она мимолетно, обмениваясь очередной порцией любезностей с живущими «на чужбине» земляками. – Немного… И ему в радость, и мне… не повредит!»
– Елена Семеновна Астафьева, – представилась одна из дам «себерской диаспоры», – супруга боярина Антона Афанасьевича Астафьева.
«Ох ты ж!»
Астафьев был политическим эмигрантом, и не абы как, а по полной программе. Он стоял во главе монархического путча двадцать третьего года, затем был судим – уже «когда смолкла стрельба» – и заочно приговорен к повешенью. Про его жену Лиза ничего вспомнить не смогла, но, вполне возможно, ничего о ней и не знала. Судя по возрасту, Елена Семеновна вышла замуж за боярина достаточно давно, чтобы после подавления путча удариться в бега вместе с ним.
