– Все?
Питер кивнул.
– Все до одного. Это, конечно, была плохая мысль. Деревья служили домом не только феям, там жили самые разные звери и птицы. Но родители Елизаветы настолько отчаялись, что были готовы сделать все, чтобы вернуть свою дочь. И лесники принялись за дело, стали рубить лес, а король и королева сели на коней и ездили, зовя дочь по имени. «Елизавета! Елизавета! Где ты?» Ты догадываешься, что случилось?
– Она услышала их?
– Да, она услышала их. Но имя «Елизавета» уже ничего не значило для нее. У нее было другое имя, которым называли ее феи, она забыла всю свою прежнюю жизнь. Но королева фей понимала, что она слышит, и от этого ей было очень нехорошо. Как же я могла совершить столь ужасный поступок, думала она. Как я могла забрать Елизавету? Но она не могла заставить себя вылететь из дерева и рассказать родителям Елизаветы о том, где их дочь. Она тоже очень любила девочку, понимаешь, не могла отпустить ее. Сиди тихо, сказала она Елизавете, ни звука. Лесники подбирались все ближе и ближе. Падали деревья повсюду. Все феи перепугались. Верни ее, сказали они королеве фей, умоляем, верни ее прежде, чем они уничтожат весь лес.
– Вау, – выдохнула Кейт.
– Понимаю. Это достаточно страшная сказка. Может, хватит?
– Питер, пожалуйста.
Он рассмеялся.
– Хорошо, хорошо. Итак, лесники подошли к дереву, внутри которого была Елизавета и феи. Это было очень величественное дерево, высокое и широкое, с огромной кроной и пышной листвой. Волшебное дерево. Но лишь успел лесник замахнуться топором, как король передумал. Дерево было слишком красивым, чтобы его срубить. Уверен, лесные создания любят это дерево не меньше, чем я люблю свою дочь, сказал король. Положите топоры и отправляйтесь домой, а я и моя жена будем скорбеть по нашей дочери, которую мы уже никогда не увидим. Это было очень печальное зрелище, все расплакались. Родители Елизаветы, лесники и даже королева фей, которая слышала все эти слова. Она понимала, что Елизавета никогда не станет ей настоящей дочерью, как бы сильно она того ни желала. Она взяла ее за руку и вывела из дерева наружу. «Ваши величества, прошу простить меня. Это я забрала вашу дочь. Я хотела, чтобы у меня была своя маленькая девочка, и не сдержалась. Но я знаю, что она принадлежит вам. Мне так жаль, очень жаль». И знаешь, что сказали король и королева?
– Отрубить ей голову!
Питер улыбнулся.
– Напротив. Несмотря на все то, что случилось, они были так рады снова увидеть свою дочь, были так тронуты раскаянием королевы фей, что решили вознаградить ее. Они издали королевский указ о том, что следует дать возможность феям жить их жизнью, а у каждого ребенка в королевстве должен быть друг среди фей. Поэтому и по сей день лишь детям дано видеть фей.
Кейт мгновение молчала.
– Значит, это конец?
– На самом деле, да.
Питер немного смутился.
– Я еще никогда такого не делал, правда. Как у меня получилось?
Девочка задумалась, а потом резко кивнула.
– Мне понравилось. Это была хорошая сказка. Расскажи мне другую.
– Не уверен, что еще знаю. Ты еще не устала?
– Пожалуйста, дядя Питер.
Ночное небо было безоблачным, сияли звезды. Все замерло, ни движения, ни единого звука. Питер подумал о Калебе и удивился, с какой силой охватила его тоска. Как он соскучился по мальчишке, как ему хотелось обнять его. Алиша была права. И Тифти тоже. Но более всех – Эми. «Он тебя любит, знаешь?» Это понимание освежило его, как глоток чистого зимнего воздуха. Питер отправится домой и станет учиться тому, как быть отцом.
– Ладно, хорошо…
Он говорил и говорил. Рассказал все, что знал. К тому времени, когда он закончил, Кейт начала зевать, а ее тело обмякло в его руках. Питер расстегнул молнию на парке и повернул Кейт, прижимая ближе к себе и прикрывая ее отворотами куртки.
– Не замерзла, милая?
– Не-а, – еле слышно ответила она, уже наполовину спящая.
Она прижалась к нему. Еще минутку, подумал Питер и закрыл глаза. Еще минутку, и отнесу ее внутрь. Он ощутил щекой теплое дыхание Кейт, чувствовал, как тихонечко вздымается и опускается ее грудь, будто волны, медленно накатывающиеся на берег. Прошла минута, потом другая, и еще одна, но Питер никуда не пошел, поскольку сам крепко уснул.
Луций Грир брился, стоя в уборной аптеки.
День и большая часть ночи прошли в водовороте дел. Собрание Совета Домов, во время которого Луций и Юстас попытались сначала разъяснить по-новой, а потом утвердить процедуру жеребьевки на эвакуацию. Пересчет ведомостей переписи, в ходе которой выявились множество повторов, некоторые – просто по ошибке, другие – потому, что люди намеренно хотели удвоить или утроить свои шансы на выигрыш в жеребьевке, драка рядом с тюрьмой, когда трое изголодавшихся посов, три недели прятавшихся в заброшенном складе, попытались прорваться внутрь лишь для того, чтобы быть перехваченными небольшой толпой людей, бдительно следивших за зданием. Девять свадеб, на которые его пригласили в качестве официального лица, поскольку один из мировых судей заболел (Луцию надо было всего лишь прочитать четыре фразы по бумажке, однако его удивило, насколько тяжело оказалось произнести их вслух). Первое официальное собрание эвакуационных команд, распределение обязанностей по подготовке к первой отправке. И так далее. Одно, другое, третье. Грир уже не помнил, ел ли он, а если ел, то когда. Весь день не присел, но все равно, теперь, уже после полуночи, глядя на свое заросшее, щетинистое лицо в зеркало и держа в одной руке нож, а в другой – ножницы, стоял тут.
Начал с ножниц. Отрезал прядь за прядью густую бороду и волосы, они падали на пол, собираясь у его ног в белые кучки, похожие на пушистый снег. Закончив, Гри разогрел в котелке воду, намочил тряпку, отжал и приложил к лицу, чтобы размягчить оставшуюся щетину. Намылил щеки резко пахнущим мылом и принялся бриться ножом. Сначала щеки, потом шею, а потом и голову, ото лба к затылку, короткими, четкими движениями. Он впервые брил себя так в ночь перед тем, как принял клятву солдата Экспедиционного Отряда, и тогда порезался раз двадцать. Всегда говорили, что новоиспеченного рекрута выдает не форма, а голова. Со временем, с опытом, Грир, как и все его товарищи, научился делать это, и сейчас он с удовольствием отметил, что не потерял сноровки. Если бы потребовалось, сделал бы это в темноте с завязанными глазами, но было куда приятнее смотреть на себя в зеркало в процессе этого ритуала, который даже спустя годы был для него наравне с крещением. Раз за разом его голова становилась все чище, а когда он закончил, то сделал шаг назад, чтобы получше оглядеть свое лицо в зеркале и провел ладонью по прохладной розовой коже, вновь открытой. Удовлетворился тем, что узрел перед собой, и кивнул.
Вытерся, почистил и вытер нож, убрал все принадлежности. Он уже давно не спал как следовало бы, но все равно не ощущал усталости ни капли. Надев парку и ботинки, он вышел через заднюю дверь и пошел по переулку. Далеко за полночь, на улице ни души, поскольку Юстас установил комендантский час. Однако Грир ощущал повсеместный шум, непрекращающееся молекулярное движение, неслышимый пульс жизни. Он миновал разрушенный купол, спустился с холма и пошел через плоскоземье к стадиону. К тому времени, когда он пришел на место, луна уже зашла. Он решил не входить внутрь, просто постоять в полной тишине, созерцая все целиком, все это пятно темноты на фоне звездного неба. Интересно, подумал он, останется ли в истории это место? Дадут ли люди будущего, кто бы они ни были, имя этому месту, имя, достойное тех событий, что развернулись здесь, чтобы увековечить их? Хорошая мысль, но преждевременная. Но об этом стоило задуматься. И Луций Грир принес себе безмолвную клятву. Настанет ли это будущее, будет ли одержана последняя победа в борьбе за эту землю, он обязательно возьмет в руки перо и бумагу, чтобы оставить истории свое слово о случившемся.
