Питер рассмеялся.
– Знаешь, я тоже.
Грир пристально посмотрел на Питера.
– Возможно, тебе пришло время укрепиться в вере, Питер. Это все, что я хочу тебе сказать. Пусть все идет своим чередом. Все придет к тебе в должное время.
– Например, Мартинес.
– Может, да, может, нет. Не узнаешь, пока это не произойдет. Я никогда тебя не спрашивал, Питер, во что ты веришь, и сейчас не стану. Это решение каждый принимает сам. Не пойми меня неправильно. Я солдат, по крайней мере был им. Миру нужны воины, и настанут времена, когда остальное будет значить очень мало. Ты пойдешь в бой, друг мой, в этом я не сомневаюсь. Но помни, что в этом мире куда больше, чем видно на первый взгляд. Я не знаю всего, но это я знаю точно.
– Мне бы твою уверенность.
Майор равнодушно пожал плечами.
– Ладно тебе, ты просто пытаешься понять все подряд, как и все мы. Когда я рос в приюте, Сестры всегда говорили нам, что верующий – тот, кто верит в то, чего доказать не может. Я не спорил, но это лишь половина правды. И не главная, в конечном счете. Сотню лет назад человечество едва не уничтожило само себя. Легко предположить, что Богу мы не слишком нравились. Или что Бога нет, нет никакой причины и источника всего, мы можем бросить все, и дело с концом. Планета Земля, пока, приятно было познакомиться. Но это не для тебя, Питер. Для тебя ответ – охота за Двенадцатью. Но есть вопрос. Есть ли кто-то вовне, кого это беспокоит? Стоим ли мы спасения? Что Бог хочет от меня лично, если вообще есть Бог? Величайшая вера заключается в желании задать вопрос в первую очередь, поскольку все вокруг свидетельствует об обратном. Вера не в Боге, а в нас самих. Тебе сейчас тяжело, и, думаю, будет тяжело и дальше. Но ты на своем месте, и это правильно.
И тогда Питер вдруг понял, чему стал свидетелем. Грир был свободен, он был самым свободным из людей. Стены камеры не имели значения для него, его жизнь, все его существо было в ином месте, не ограничиваемое физическими преградами. Как это удивительно – завидовать человеку, вся жизнь которого протекает в тюремной камере, размером чуть больше приличного сортира.
Раздался скрежет замков. Их время закончилось. Сандерс вошел в камеру, Грир и Питер встали.
– Итак, – сказал Грир, хлопнув в ладоши. – Немного поторчишь во Фрипорте по милости командования. Пахнет там не слишком хорошо, но вот виды красивые. Хорошее место, чтобы немного поразмыслить. Ты этого заслужил определенно.
– Именно это полковник Апгар и сказал.
– Умный парень этот Апгар.
Грир протянул руку.
– Рад был повидаться с тобой, друг мой.
Они пожали друг другу руки.
– Береги себя, хорошо?
Грир ухмыльнулся сквозь бороду.
– Сам знаешь, как они говорят? Три раза жрать, и в койку. Не слишком плохо, когда привыкнешь. А что до остального, я тебя хорошо знаю, Питер. Ты сам все отлично поймешь, когда придет время. На самом деле это ты меня этому научил.
Сандерс проводил его в коридор. И лишь теперь Питер вспомнил, что забыл спросить Грира насчет другого посетителя. И кое-что еще. Майор ни разу не спросил про Эми.
– Послушайте, – сказал Сандерс, когда они прошли через вторую дверь. – Надеюсь, не возражаете, не могли бы вы здесь расписаться?
У него в руке были клочок бумаги и огрызок карандаша.
– Это для жены, – сказал он. – В доказательство того, что я вас видел.
Смутившись, Питер взял клочок бумаги, нацарапал свое имя и отдал обратно. Мгновение Сандерс молча глядел на бумажку.
– Вау.
– Дядя Питер!
Калеб бросил остальных детей и ринулся бегом, через всю площадку. И, разогнавшись с последних трех шагов, буквально полетел в объятия Питера, едва не сбив его с ног.
– Вау, полегче-ка.
Лицо мальчишки сияло от радости.
– Эми сказала, что ты едешь!
Откуда ей знать, подумал Питер. Но тут же себя поправил. Похоже, что Эми частенько что-то просто знает, будто ее сознание воспринимает скрытые пульсации мирового ритма. Держа Калеба в объятиях, Питер наслаждался ощущением – весом, жаром тела, теплым дыханием, похожим на молочный запах волос и кожи, покрытой испариной от буйных игр. К этому запаху примешивался едкий химический запах хозяйственного мыла, которым пользовались Сестры.
Остальные дети во все глаза глядели на них. Питер заметил Сестру Пег, которая холодно оглядела его, стоя у шведской стенки. Неожиданный, без предупреждения, визит нарушил столь дорогой ее сердцу распорядок.
– Дай-ка на тебя посмотреть получше.
Он поставил Калеба на землю. Как всегда, поразился тому, насколько мальчишка похож на его брата. Ощутил сожаление, за все то время, которое было безвозвратно потеряно, в прошлом.
– Такой большой стал. Глазам поверить не могу.
Мальчишка гордо выпятил грудь.
– Ну, где был, что видел?
– Кучу всякого. А был в Нью-Мексико.
– Нью-Мексико!
На лице мальчишки был чистейший восторг. С тем же успехом Питер мог бы сказать ему, что побывал на Луне. Хотя в целом в Кервилле не было принято как можно дольше скрывать от детей правду о Зараженных, как это делали и в Колонии, детскому сознанию Калеба еще только предстояло в полной мере осознать правду жизни. Для Калеба жизнь в Экспедиционном Отряде представлялась одним сплошным приключением, как у пиратов, пересекающих океан, или в легендах о рыцарях старины, которые читали им Сестры.
– На сколько остаться сможешь? – взмолился мальчишка.
– Боюсь, я ненадолго. Но у нас весь остаток дня. И вернусь скоро, через неделю, где-то так. Сейчас ты чего хочешь?
– Пошли на плотину, – мгновенно ответил Калеб.
– А почему туда?
– Там все видно!
Питер понял, что улыбается. В такие мгновения он видел в племяннике нечто, схожее с ним самим, непреодолимую силу любопытства, которая стала движущей силой всей его жизни.
– Значит, на плотину.
Подошла Сестра Пег. Худощавая, будто большая птица, Сестра тем не менее производила угрожающее впечатление. От испытующего взгляда ее темных глаз у тебя, казалось, сжимались все внутренности. Товарищи Питера, выросшие в приюте, – ныне мужчины, закаленные ужасающими невзгодами и непрекращающимися опасностями, – говорили о ней с благоговением, с оттенком ужаса. «Бог мой, – говорили они, – эта женщина нас до чертиков пугала».
– Здравствуйте, Сестра.
Ее лицо, ландшафт из впадин и оврагов, было непоколебимым, будто у выносящего приговор судьи. Она стояла чуть дальше, чем обычно было принято при беседе, небольшая, но значимая разница, создающая еще большее ощущение ее власти. У нее были желтоватые зубы, от курения табака из кукурузных рылец – непостижимая привычка, которой были подвержены многие в городе. Питер воспринимал ее со смесью удивления и отвращения.
