Это продолжалось три дня. Три великолепных дня.
Так началась его жизнь и его поиски тьмы. У Мартинеса были причины для этого. Было логическое обоснование этому. И был свой особый метод. Тряпка, пропитанная спиртом, его верный провод и бесконечно полезный сантехнический скотч. Темные, сырые подвалы для дел его. Он выбирал женщин презренных, лишенных культуры и образования, не потому что презирал их или втайне желал их, но лишь потому, что их было легко заполучить. Никакого сравнения с ним, его прекрасными костюмами, прической кинозвезды и изысканным салонным языком общения. Они были телами, без имени и прошлого, без личности, и, когда приближался момент прихода, они не отвлекали его. Главным был расчет времени, точно рассчитанный момент кульминации. Древнее, как мир, единство секса и смерти.
Для этого потребовался некоторый навык. Были и промашки. Конечно, были, он был вынужден это признать. Случайно все это могло превратиться в комедию. Первая умерла как надо, но слишком рано, вторая так брыкалась, что все выглядело фарсом, третья так жалобно рыдала, что он с трудом смог отвлечься. Но потом была Луиза. Луиза в накрахмаленной одежде официантки, хрустящей, в соблазнительных туфлях, в совершенно не соблазнительном фартуке официантки. Сколь прекрасно она рассталась с жизнью! В каком исключительном экстазе он сделал это! Она стала будто дверью, открывшейся в великое и неведомое, вратами в бесконечную тьму небытия. Это переживание будто стерло его, будто развеяло, будто ветры вечности пронизали его, очищая. Все, чего он ждал, и даже больше.
А после этого, честно говоря, он стал просто ненасытен.
Что же до патрульного на шоссе, у Вселенной свое чувство юмора. Она дает, она и забирает. Дано: «Ягуар» с разбитым стоп-сигналом, внутри Мартинес, в багажнике – тело женщины в мешке. Лениво подходящий к нему коп, уверенно положивший руку на рукоять пистолета. Медленно опускающееся боковое стекло. Лицо копа, смесь скуки и праведности, ленивый оскал. Его губы, произносящие обычную фразу. «Сэр, позвольте мне осмотреть…?» Фраза, которая так и не закончилась. Если бы Мартинесу удалось избавиться от тела пораньше, его ночные ритуалы так и остались бы неизвестными, во веки веков, и не изменили бы его судьбу. Но теперь в его судьбе был мертвый полицейский на обочине, и все это было записано камерой видеорегистратора полицейской машины. И величайшему из величайших, защитнику тошнотворных беззащитных Хулио Мартинесу, эсквайру, в конечном счете осталось лишь залпом выпить рюмку тридцатилетнего односолодового виски, когда в окнах его дома карнавальными огнями замигали маячки полицейских машин. И выйти наружу с поднятыми руками.
Что, учитывая, как все вышло, оказалось не самым худшим вариантом на самом деле.
Мартинес не мог сказать, что ему было дело до Других. За исключением Картера, который казался ему совершенно жалким, похоже, даже не понимая, чем он стал и что он сделал. Остальные были для него вульгарными преступниками, совершившими совершенно банальные и случайные деяния. Убийство при управлении транспортным средством. Убийство во время вооруженного ограбления. Драка в баре, после которой на полу осталось мертвое тело. Целое столетие, в течение которого они мариновались в собственном дерьме, составляющем их психику, совершенно их не изменили. Так что в его нынешнем существовании были и досадные моменты. Никогда-не-остаться-одному. Бесконечная жажда, которую всегда надо утолять. Бесконечные голоса-голоса-голоса в голове не только его братьев, но и Зиро. А еще этот Игнасио. Вот уж проблема. Один большой комок самооправданий. «Я и половины этого делать не хотел. Просто я был создан таким». После сотни лет выслушивания всей этой ерунды Мартинес по нему нисколько не скучал.
А вот в Бэбкоке, в его берсеркерском бешенстве, было нечто привлекательное. Надо отдать ему должное. Перерезать родной матери горло кухонным ножом – из него бы поэт получился. Десятилетиями Мартинес будто сам сидел в этой вонючей кухне, миллион раз. Чистая правда. Та женщина не заткнулась бы никогда. В мире бывают такие люди, которым ты нужен, чтобы сделать последний штрих в картине их жизни. Мать Бэбкока была из таких.
И однажды он просто исчез. Его сигнал пропал, будто телеканал выключили. Та часть сознания Мартинеса, в которой Бэбкок без конца резал горло, прекращая ее назойливое зудение, вдруг опустела. Все они знали, что произошло, вся их стая, связанная кровью, испытала это. Один из их братьев пал.
Благослови и храни тебя Бог, Джайлз Бэбкок. Да обретешь ты во смерти умиротворение, которого не имел в жизни и том, что последовало за ней.
Итак, вместо Двенадцати – Одиннадцать. Потеря, брешь в броне, но это абсолютно не самая большая из забот, что предстанут перед ними теперь, на предстоящем жизненно важном этапе. Это было хорошее столетие в целом для Хулио Мартинеса. Он с мучительной сладостью вспоминал первые его дни. Дни крови и хаоса, дни величайшего нашествия рода его по всей земле. Убивать было радостью великой, но еще большей было забирать. Трапеза, еще более роскошная. С каждым взятым Мартинес обретал ароматный кусок души, собирая их и расширяя свои владения над телами и душами. Его Легион был не просто частью его, не просто продолжением его. Они были частью его самого. Как он, Хулио Мартинес, был одним из Двенадцати и частью Зиро, спутником и сосуществующим их всех, единых меж собой и единых с тьмой, в которой они непрестанно пребывали.
Братья, братья, время пришло. Братья, братья, час настал.
Ибо это было неизбежно. Они создали расу, исполненную безраздельного хищничества. Их Легионы, созданные, чтобы защищать их, пожирали мир, как саранча, ничего не оставляя на своем пути. Жатва сменилась голодом, летнее изобилие – зимней скудостью. Им нужен дом, безопасное место, место, где они отдохнут. Где будут видеть свои сны. Сны о Луизе.
Братья мои, новый дом ждет. Они склонятся перед вами, вы будете жить, как цари.
Эта мысль нравилась Мартинесу.
Он избавился от них без колебаний. Его Легион числом в миллионы. Он созвал их отовсюду, где они укрывались. Умрите, приказал он им. Рассвет простер свои багровые длани над горизонтом. И они устремили к нему свои невидящие взгляды. Они не проявили нерешительности, они исполнили все, что он повелел. Солнце надвигалось на них, освещая землю, будто клинок света. Упокойтесь, сыны и дочери мои, упокойтесь пред лицом солнца и умрите.
А затем были крики.
Ночь за ночью он двигался на восток, по изнуренной земле. Его инстинкты не подводили его. Мир был наполнен ощущениями, он ласкал его звуками и запахами. Трава. Ветер. Еле заметное шевеление деревьев. Он пробовал все на вкус. Так долго его здесь не было. Он взывал к своим собратьям, и их голоса пронизывали тьму. Они устремились со всех сторон, устремились к месту их обновления.
– Мы Моррисон-Чавес-Баффс-Тьюрелл-Уинстон-Соуза-Эколз-Лэмбрайт-Мартинес-Рейнхардт-Картер. Одиннадцать из Двенадцати, потерявшие одного брата.
И Зиро отвечал им.
О братья мои, велика боль моя, как и ваша. Но скоро снова станете вы Двенадцатью. Ибо сотворил я другого, того, кто будет хранить вас в месте покоя.
